новейшего сборника и положил перед Радомировой тарелкой, Радомир даже присел. На наших глазах разворачивалась очередная интрига: старый поэт захотел читать свои самые новые стихи и потому потянул рукопись к себе. Публика была как на подбор: официантка, разливавшая нам вино, мэр города, сидевший рядом с бывшим директором издательства, жена бывшего директора, которая курила и разговаривала с владелицей пансионата, Радомир в черном костюме и черной шляпе, молчаливый Еремия, сын старого поэта и я со Светланой.
Я был в наиболее выгодном положении, так как понимал только половину из того, что читал старый поэт, а все остальные за столом понимали всё и молча пили вино. Когда поэт схватил фужер с вином и выпил его, возникла небольшая пауза; кто-то должен был взять инициативу, и это прокуренным голосом сделала хозяйка пансионата. «Не сезон, – сказала она, словно оправдываясь, оглядывая продолговатый зал ресторана. – Надо ждать первых морозов и снега». Поэт поставил на стол пустой фужер, и стихи, которые он читал, перекочевали в портфель Радомира. Разговор за столом снова оживился, – и все (во всяком случае, мне так показалось) с благодарностью посмотрели на хозяйку пансионата.
Но мыслями я находился еще в Белграде. Городу удалось примоститься на холмах и реках, а обнимают его две руки: одна – Дунай, а вторая – Сава. И руки эти водяные, а сердце города – воздушное. Даже если бы я прилетал в Белград каждый год, то никогда бы не смог побывать одновременно на Аде Цыганлии и Скадарлии, или проехаться по всем белградским мостам – Газела, Бранковому, Старому Савскому, Старому и Новому железнодорожным мостам или посетить ресторан «Стенка» на Савском венаци, возле моста Ада, и бар «Муха» на улице короля Петра. Не говорю уж об улочках и переулках старого города, в которых можно заблудиться.
Для меня незыблемой остается улица Французская, по которой возвращался домой в своем рассказе «Лютня и шрамы» Данило Киш из ресторана Клуба писателей. Как свидетельствует белградская мифология (а она, должно быть, самый достоверный источник информации), Киш в этом клубе в свое время сцепился с писателем Бранимиром Щепановичем.
Тут пили вино Самуэль Беккет, Жан-Поль Сартр, Чеслав Милош, Гюнтер Грасс, американские режиссеры, итальянские и французские актеры; известные на весь мир красавицы и их кавалеры тратили время, свою молодость, воспринимая Белград как запасной аэродром перед Парижем или после его посещения. Вообще
Эти сербы научились «плавать» по своим Дунаю и Саве с криками, объятиями, поцелуями, при этом постоянно держа ракию или вино в правой руке, а левой размахивая в такт мелодии или обнимая такого же хмельного друга или подругу. Они вспоминают своих князей, свои битвы и поражения, ревниво посматривают в сторону Нью-Йорка или Парижа, превращая жизнь лишь в неуловимую тень, которая прошмыгнет по белградской улице, когда далеко за полночь они разойдутся или разъедутся на такси.
Возможно, именно поэтому ночью, оставшись с несколькими поэтами, увиденными первый раз в жизни, – заваливаешься в ресторан «Стенка» возле моста Ада, напротив острова Ады Цыганлии, от которого отделяет нас сонная Сава. Тьмутаракань рядом с автострадой. Этот ресторан – пристанище белградской богемы; кажется, что его воздух настолько густ от вина и ракии, что сквозь него тяжело прорваться, если захочешь убежать отсюда. Тут играет музыка и читают стихи. В течение нескольких часов вино «Вранац», смешиваясь с воздухом, к которому добавляются клубы сигаретного дыма, превращается в воздушный коктейль с ароматом жареного мяса и форели. За каждым столиком поют, возле каждого – танцуют. Подруги престарелых поэтов, сбросив туфли, ходят по столам под громкий смех, аплодисменты и сальные комментарии. Обнажая плотные икры, они пытаются соблазнить этих облысевших, с толстыми животами, кавалеров. Общее оживление: заходят несколько цыган из оркестра Горана Бреговича. Неизвестно, где в этот момент находится Горан, но эти зашли, напевая
На этот раз, в сентябре 2013-го, я жил в гостинице на улице Косовской, в два предыдущих приезда – на Теразии (это почти параллельные улицы). Косовская похожа на ученический пенал. Рядом с гостиницей – национальная Кинотека, о которой вспоминает Момо Капор в «Зеленом сукне Монтенегро». Да, в этот раз была Косовская, более узкая, чем Теразия, с серыми домами, но с точно такими же водостоками и воркованием голубей. Правда, окна сейчас выходили не на улицу, а во внутренний дворик, – и противоположная стена с высокими окнами была за каких-то два метра от моих. Улица князя Михаила с галереями и магазинами – это почтовая открытка, блестящая и ламинированная, праздничная конфета, которую предлагает тебе уличный продавец, или фокус, которым тебя заманивает уличный клоун. Направо – поворот на Калемегдан, налево – спуск по крутым улицам. Тебе хочется иметь тысячи глаз и тысячи ушей, чтобы увидеть и услышать этот Белград, и тысячи сердец, чтобы почувствовать его ритм и пульс. И безбрежную память, чтобы запомнить всех поэтов и князей, чьи имена стали именами белградских улиц, и даже тех, которые таковыми не стали.
На улице князя Михаила меня всегда подстерегают неожиданности. На этот раз – в галерее УЛУС выставка Момо Капора и его дочери Ани. Я зашел с «Зеленым сукном Монтенегро» в кармане (начал его читать вчера в гостинице, практикуясь в сербском языке). Лежал в гостинице и читал вслух Капора, параллельно прислушиваясь к произношению телеведущей. По телевизору транслировали утреннюю развлекательную программу. Мне начинает казаться, что там, на высотах Западной Сербии, я увижу то самое черногорское сукно, сотканное из синего воздуха, зеленой хвои и зелено-серых пятен полонин.
Я снимал очки и пристально всматривался в безграничные просторы сине-зеленого воздуха, представляя, что где-то там, покрытая точно
