Куры не летают (сборник)

таким же зеленым сукном, лежит Волчья Долина. Может, именно теперь черногорцы перешли в наступление, и Лука Филипов уже ведет пленного Осман- пашу к королю Петру Петровичу Негошу.

В одном из последних интервью – «Моя Россия» – Момо Капор признался, что искусство для его поколения приходило все-таки с Запада, но Россия – вечная любовь сербов. Ничего удивительного, на мой взгляд, все по-сербски.

Это было мое третье посещение Сербии. Со времени предыдущих прошло одиннадцать лет. Одиннадцать раз расцветал тут виноград, и одиннадцать раз бродило молодое вино. Пришли сюда одиннадцать весен, лет, осеней и зим; и дожди смывали пепел войны, который глубоко оседал, как и фундамент, в землю. А сколько раз тушили свадбарски купус, никто и не считал.

Свадебная капуста (или свадбарски купус) тушилась в большом глиняном горшке, черном от огня, в Прилипаце – небольшом селе Западной Сербии, возле церкви Пресвятой Богородицы. Я смотрел, как тушится свадебная капуста, и боролся с судорожным голодом. Дым пропитанной овечьим мясом капусты уже щекотал мои ноздри и дразнил желудок, подобно коту, который когтем царапал воздух, – он забавлялся паутинкой на пороге дома. Несколько часов назад в горшок – слой за слоем – положили белую сладковатую капусту, а на каждый слой положили слой овечьего мяса. Овцу привез крестьянин, ее вытащили из кузова грузовика. Перед хозяйственными постройками на приготовленном столе сцеживали из нее кровь и разделывали специальными ножами (как раз перед самым нашим приездом).

И Эмир Кустурица ловил ноздрями дым свадбарски купус вперемешку с кислым запахом ракии и овечьего сыра, порезанного полосками на белых тарелках. Перед дверями дома, где размещалась колония художников, висела фотография Кустурицы – в рыжей дубленке с кубинской сигарой в зубах, в компании с отцом Миланом Поповичем, который навалился на Эмирово плечо. Этот наэлектризованный батя основал здесь галерею и творческую резиденцию. И потому сигаретный дым и дым от свадебной капусты путается в бородах художников точно так же, как их языки, развязанные ракией. Компания живописцев и мэр города, Радомир Андрич с Еремией и я со Светланой ждали, когда молодые повара из местной кулинарной школы занесут черный горшок в столовую и начнут накладывать на тарелки, двумя рядами выстроенные на продолговатом столе, слой капусты и слой овечьего мяса; и весь длинный стол начнет трапезу, стуча вилками о тарелки, выстукивая общую мелодию.

В церковном саду вместе с Радомиром я собирал орехи.

Мы нашли подходящую полусгнившую палку возле деревянного тына и колотили ею по ореховому стволу.

Пологий холм порос виноградом, а сад усеян яблоками, грушами и орехами. А под гору, вся в черном – от юбки до платка, – неспешно шла старая сербка. Может, она возвращалась домой, а может, наоборот – шла к кому-то. С клюкой и котомкой. Какая-то неспешная сербская поступь, словно старушка забрала с собой и тот холм в котомку.

Орехи сыпались нам на головы, на спины и катились по холму в долину, к дороге, по которой только что прошла сербка.

Вербас, улица маршала Тито, 87

В вербасовском супермаркете я стоял в очереди, положив в тележку несколько бутылок вина. Возле кассы меня встретила продавщица, на бейджике фамилия – Киш. «Местная венгерка», – подумал я. По-венгерски это слово означает малый. Наверное, во всех странах мира можно найти носителей такой фамилии, только звучать она будет по-разному. Может, именно в Воеводине писатель с венгерской фамилией, к тому же полученной от еврейских предков по отцовской линии, чувствовал себя изначально на перекрестке путей и границ. Он выезжал из страны и возвращался, чтобы наконец вернуться в эту землю навечно, завещав похоронить себя по православному христианскому обряду. Речь, конечно же, о Даниле Кише.

На одной из главных улиц Вербаса – библиотека имени Данилы Киша. Почти рядом – Суботица, по-венгерски – Шабадка, город, в котором он родился. Воеводина пронизана воздухом, приходящим, как дожди и снега, из Венгрии и Румынии. Тут две протестантские немецкие кирхи и одна синагога. И кирхи, и синагога – заброшенные, на реставрации. Пологие холмы, теплый климат и плодоносные земли. Немцы, евреи, венгры, хорваты, буневцы, румыны, украинцы, русины называют этот город по-своему и пишут его название по-своему: Вербас, Verbasz, Werbass, Verbas. Воеводина, Бачка, словно специально брошенная кость между Венгрией и Сербией, чтобы каждая из стран ревниво смотрела на эту землю, чтобы сошлись эти народы возводить свои храмы и усадьбы на таком малом придунайском пространстве, чтобы сошлись жить, а не умирать. Как объяснить, что земля, которую они обрабатывают с деда-прадеда, принадлежит им, но также и другим? Разве кому-то еще она может принадлежать? Как пояснить немцам, что их села и их кирхи после Второй мировой войны надо было оставить, ведь сюда вместо них придут черногорцы?

Как объяснить евреям и сербам, почему в 1942 году в Новом Саде венгерские нацисты учинили массовые убийства, бросая тела несчастных жертв в Дунай? После войны швабы, которые жили в этих селах почти триста лет, сполна заплатят за политику нацистской Германии: часть окажется в так называемых трудовых лагерях Советского Союза, часть – в югославских. Черногорцы оставят свою страну под небом и придут на эти равнины. А потом немногочисленные албанцы убегут с воеводинских равнин в свои горы. Точно так же, как хорваты.

В 1991 году через Вербас тяжелые танки югославской армии ехали по улице Данила Боёвича, параллельной центральной улице маршала Тито, в направлении Вуковара… Запах крови и дыма доносился и до Вербаса, он вообще был запахом из сумасшедшего дома. Пуль и снарядов было достаточно, чтобы убивать людей и разрушать их жилища. Запах крови созывал авантюристов и искателей приключений со всей Европы. Давние обиды, кровная месть, распад еще недавно внешне спокойной и счастливой страны – превращали балканские холмы и долины в страну смерти и плача. За плечами Европы продолжалась война – Париж и Лондон нервно наблюдали за событиями. Равнинная Воеводина, бывшая окраина Австро-Венгрии, –