с колбами, химикатами, портретами знаменитых химиков, учебными плакатами, которые объясняли достижения химической промышленности страны, никак не увязывался с музыкой, а Бетховен – тем более. Каждый раз, костеря нас почем зря и не объясняя ошибок в формулах и химических задачах, химичка взывала к Бетховену. Она рассказывала о его музыке, о его глухоте, о симфониях, об исполнении их симфоническими оркестрами.
Валера поднимает руку, химичка падает, как коршун, с высоты своей симфонической эйфории и стеклянными глазами смотрит на Валеру.
– У меня вопрос.
– Какой?
– О Бетховене.
Класс оживляется.
– Бетховен – немец? – спрашивает Валера.
– Немец, – отвечает химичка и добавляет, что его предки, вероятно, из Голландии.
– Но немец? – уточняет еще раз Валера.
– Ну немец, немец, – с нажимом отвечает химичка.
– А чего мы о немцах должны слушать? Они нам войну проиграли!
Химичка подается всем телом к доске, вытирая спиной и задницей записанные мелом тему урока и химические формулы. Симфонии Бетховена в одно мгновение становятся гильотиной для ее массивной головы, которую она склоняет под топором аргументов Валеры.
– Но товарищ Ленин… – как-то неуверенно пытается оправдаться химичка.
– Товарищ Ленин не знал, что немцы проиграют войну! – отражает атаку химички Валера.
– Не знал… – соглашается химичка.
На второй урок отстаивать Бетховена прибежали директор, парторг школы и председатель профсоюза. Они наперебой вместе с химичкой защищали Бетховена и его музыку, выпросили у учителя музыки портрет композитора и, отодвинув стеклянные колбы, примостили его на учительском столе в качестве доказательства, что Бетховен может вполне стоять среди химических реактивов и растворов, а его музыка переживет даже Валеру…
«Задолбала она этим своим Бетховеном, лучше бы опыты свои показывала», – сокрушался Валера.
«Та-да-да-да», – эта бетховенская тема, прошитая струнной слаженностью симфонического оркестра и усиленная трубами и тарелками, а музыканты, как пауки, ткут тонкую паутину этой непостижимой музыки, этой тайны, которая взмывает в небо концертного зала и осыпается на головы слушателей звуками конфетти, – это нашествие звуковой гармонии, подступы к божественному, какое-то неописуемое познание, слом сознания, эта музыка, приходящая с возрастом, с поисками ответов между жизнью и смертью, конечно, переживет Валеру и не только его.
Что она означала для химички?
И что она значит для тебя сегодня?
На мясокомбинате, кроме рабочих, начальников цехов, скота, который свозили ЗИЛы и ГАЗоны, существовала своя художественная самодеятельность, которую возглавлял духовой оркестр. Инструментов закупили достаточно, но музыкантов приходилось приглашать из других организаций и коллективов, чтобы доукомплектовать вакантные места. Так в этот оркестр попали духовики, которые подрабатывали, играя на похоронах, преимущественно когда хоронили отставных военных, начальников разных уровней, бывших поголовно атеистами, ну и еще когда кто-то заказывал духовую музыку от семьи. Поэтому ударными инструментами здесь заведовал пенсионер Миша, а медными тарелками – тоже пенсионер, музыкант-отставник Коля. Самая большая морока была с бас-трубой, но нашли студента местного музучилища, мать которого работала на каком-то складе комбината. Обычно оркестр играл три раза в год: на первомайской демонстрации, празднике урожая и октябрьской демонстрации, которая приходилась на ноябрь. Летом мясокомбинатский духовой оркестр был обязан играть в парке им. Шевченко, на деревянной эстраде, обрамленной двумя огромными портретами: Карла Маркса – слева и Фридриха Энгельса – справа. Рядом – островок и узкие каналы, по которым плавали катамараны, лодки и белые лебеди. Вожди мирового пролетариата, наслушавшись за летний период различных духовых маршей и мелодий, срывались со своих мест, как птицы, но весной их снова ловили и выставляли на публику. Пенсионеры Миша, Коля и студент музучилища, который страдал из-за своей мамы, работницы комбината, больше всего любили эти летние концерты для публики на открытом воздухе. Мише не нужно было таскать впереди себя огромный бубен, а студенту – массивную бас-трубу. Ведь когда оркестр маршировал, он от веса трубы и оттого, что постоянно сбивался с марша, не всегда успевал хватать губами мундштук. Поэтому басовая партия в оркестре мясокомбината «зависала», а через несколько метров снова появлялась, как поезд из туннеля. В парке Шевченко играть было приятно, немногочисленные слушатели сидели на скамейках, на торговых лотках продавали мороженое, пиво и сладости. Работали аттракционы, визжали дети, в бильярдной гоняли шары местные игроки (иногда играли и на деньги). В кустах молодые девицы мяли шары молодым ребятам. После концерта в грузовик бросали все инструменты, и кто-то из водителей отвозил их на склад, расположенный рядом с бойней. И только пенсионер Коля не сдавал своих медных тарелок, поскольку это была его собственность, которую он привез из Германии, где служил в полковом оркестре как сверхсрочник. Пенсионеры Миша и Коля тайно от всех подрабатывали игрой на похоронах с несколькими такими же шабашниками из других оркестров: милицейского, облпотребсоюза или пивзавода. Они постоянно звали и студента, но тот не всегда мог (для молодого парня тащиться с огромной трубой через весь город было не с руки, поэтому он часто
