отказывался).
Самым тяжелым периодом в жизни мясокомбинатского оркестра была первая половина августа, потому что во второй он открывал ежегодный праздник города на стадионе. На центральных лавках сидел обком, могли притащить еще какого-нибудь летчика-космонавта из Москвы. Разные там передовики с комбайнового завода или хлопчатобумажного комбината, доярки-героини, комсомольцы в униформе студенческих отрядов, голосистые пионеры со своими речевками, ветераны с медалями, и впереди всех маршировал оркестр мясокомбината. Они обходили трижды 800-метровый стадион, а конец марша доигрывали лицом к обкому и почетным гостям. Для этого нужно было тренироваться (а времени, как всегда, в обрез), дирижеры менялись, оркестрантов всегда не хватало. Пенсионеров Мишу и Колю заманивали мясопродуктами, выпивкой, месячной зарплатой кладовщика и почетной грамотой мясокомбинатского профсоюза. Студент пахал за маму. Оставшихся (тех, кто работал на комбинате) освобождали на это время от работы. Тренировались на колхозном поле, которое подходило вплотную к территории комбината. В августе пшеничную или ржаную солому оркестр вытаптывал за две недели репетиций, как табун лошадей. Оркестр ходил от центральных ворот комбината к шоссе, на территории репетировать было невозможно, потому что скот на бойню поступал бесперебойно, и вся небольшая заасфальтированная площадь перед домом дирекции всегда была заполнена машинами, которые подъезжали к бойне, и машинами, которые вывозили готовую продукцию.
Перед главными воротами комбината несколько грузовиков постоянно ждали разрешения на въезд. Их ожидало, может, с полдесятка. Водители открывали двери и окна (август), а коровы, скучившись в кузовах машин, смотрели большими глазами то на металлические ворота пропускного пункта, то на духовой оркестр, который в полном составе выстраивался для репетиции на свежевыкошенном поле. Водители, впервые привозившие коров, ошибочно считали, что это мясокомбинат встречает их коров, но опытные разочаровывали их, объясняя, что так, мол, и так.
Дирижер держал под мышкой ноты, мокрые от пота, и кричал на худого студента-басиста, который никак не мог нацепить на себя огромную трубу. Наконец, все выстроились и прошлись в сторону шоссе и обратно. В последнем ряду два пенсионера Миша и Коля и этот молокосос-басист плелись, не соблюдая никаких правил маршировки. Пенсионеры тяжело дышали и смотрели на коров, клавших свои мокрые морды на деревянные борта грузовиков и, слюнявя их, сочувственно сопровождавших последний ряд духового оркестра своей коровьей песней. Когда оркестр доходил почти до въездных ворот мясокомбината, дирижер выкрикивал что-то оркестрантам, а также махал рукой водителю первого грузовика, ведь контролеру Михаилу Ивановичу не хотелось выходить из прохладной будки. Тогда водитель хряпал дверью, заводил мотор – и три первые коровы в кузове его грузовика въезжали на территорию комбината. Последнее, что они видели перед бойней с высоты кузова, – был оркестр, который собирался снова идти маршем к шоссе.
Оркестранты сплевывали августовскую пыль и протирали мундштуки. Они ждали, когда дирижер даст команду правой, чтобы жадно впиться распухшими губами в мундштуки труб. И оркестр снова нес музыку над собой, проходя мимо остальных грузовиков, ждавших своего часа. Снова плелись пенсионеры и молокосос, опять что-то кричал дирижер, и очередная машина, заведясь, въезжала в ворота комбината, в который раз накрыв пылью уставших музыкантов.
На трех грузовиках, ждавших команды начальника, а точнее – знака от Михаила Ивановича из будки для въезда на комбинат, несколько коров начали реветь неистовым ревом, предсмертным животным хрипом. То ли их растревожил оркестр, то ли они слышали, как, сопротивляясь, хрипели их сестры, которых мясники впихивали на бойню, но нервозность коров на грузовиках доходила до бешенства: они били рогами друг друга, ревели, терлись об борта от безысходности.
В это время оркестр возвращался с шоссе с триумфальным маршем Джузеппе Верди из оперы «Аида», и дирижер дирижировал, а коровы ревели, трубили в свои коровьи горла, широко вбирая ноздрями воздух так же, как оркестранты дули в трубы, надрывая свои легкие.
Пенсионер Миша сидел на своем бубне и смотрел, как оркестр сопровождает все три грузовика, которым Михаил Иванович дал из будки команду, продублированную дирижером (последний от жары был похож на оглушенную обухом корову).
Миша сидел и думал, что, наверное, уйдет из этого оркестра. Заработать копейку можно и шабашкой на похоронах, да и здесь можно было бы остаться, но эти августовские репетиции, ну их на х…
За последним грузовиком в ворота входил оркестр, бешено играя свой придурковатый марш.
В тот день, когда Г. принес в школу обернутую в двойной целлофан новенькую пластинку «The Wall» группы «Pink Floyd», он стал королем класса.
На следующий день он пришел уже без пластинки, но с невидимой короной, которая крепко сжимала его голову. Р. попытался несколькими словами сбросить ее с Г., и трон под ним пошатнулся.
– Ну, а где пластинка, чувак? – спросил Р.
– Дома.
– Дома? Трындишь! Взял у кого-то, чтобы повыделываться здесь.
– Бля’ буду, мой диск! – отвечал Г., чувствуя, что значительная часть класса начала сомневаться в правдивости его слов, а это было уже дело
