(из-за неисправности скафандров), однако в последующих полетах выходы должны были стать ключом к успеху в выполнении задания. Норм Тагард стал первым из множества врачей, которых отправляли в космос для изучения причины космической болезни. И в каждом случае исследования осложнялись паранойяльными страхами астронавтов. Выход в космос считался главным призом для эмэсов. Он удовлетворял неистребимую потребность владеть ситуацией. Пилоты имели возможность удовлетворить ее при посадке шаттла. Именно их глаза и руки приводили 90-тонную машину точно на посадочную полосу. То же самое касалось полетов, в которых планировалась встреча на орбите. Личное умение пилота позволяло свести вместе два объекта, движущихся со скоростью 7700 метров в секунду на высоте 320 километров над Землей. Это была героическая роль! С другой стороны, большая часть работы была обыденной – щелкнуть тумблером и тем самым отделить спутник; взять кровь на анализ; заменить пленку для записи данных эксперимента какого-нибудь ученого. Выходы и чуть в меньшей степени управление манипулятором были счастливыми исключениями в работе эмэса. Как пилот наслаждается моментом «поцелуя» самолета с посадочной полосой, так и эмэсы могли радоваться чувству контроля над ситуацией, собирая космические конструкции, ремонтируя спутники или выполняя другие ручные операции во время выходов.
Поэтому врачи, изучавшие SAS, сталкивались с большими трудностями. Астронавты не желали признаваться в эпизодах рвоты, опасаясь, что из-за этого их исключат из списка кандидатов на полеты с выходами в космос. В результате многие астронавты не говорили всей правды о своих симптомах, а некоторые откровенно врали. Мы-то слышали рассказы о том, как плохо было тому или другому члену экипажа, но эти данные никогда не появлялись на диаграммах летных врачей. Считалось, что космическая болезнь – вопрос личного здоровья и, следовательно, это закрытая информация, доступ к которой имеют лишь сам астронавт и летный врач. Если первый не говорил врачам правды, они не рассчитывали услышать ее от кого-то еще.
Быть свободным от SAS считалось настолько важным, что многие астронавты пытались выработать у себя иммунитет. В начале, когда предполагалось, что эта проблема в полете связана с земной чувствительностью к укачиванию (впоследствии было доказано, что это не так), астронавты занимались выворачивающей желудок воздушной акробатикой на T-38 в последние дни перед полетом. Я летел со Стори Масгрейвом на заднем кресле, когда он решил подготовить свой организм к предстоящему полету. Он запросил у диспетчера некий диапазон высот и принялся выписывать спирали и делать энергичные маневры, от которых меня то вжимало в кресло с четырехкратной перегрузкой, то выдирало из него, когда она становилась отрицательной. Моя голова моталась взад и вперед, как пальма во время урагана. Через минуту я был уже готов выпустить наружу последнюю трапезу (а может быть, и несколько предыдущих) и попросил его остановиться.
Другой столь же неэффективной «прививкой» от SAS был сон на наклонной кровати с ногами выше головы. Это упражнение стало популярным, когда врачи предположили, что сдвиг жидкостей в организме в условиях невесомости воздействует на внутреннее ухо, вызывая рвоту. Все космонавты испытывают мучительный дискомфорт из-за отека тканей головы вследствие выравнивания распределения жидкости по всему телу. Считалось, что, если спать на кровати с кирпичами, подставленными под ее задние ножки, прилив жидкости к верхней части тела каким-то образом подготовит вас к невесомости и позволит избежать синдрома космической адаптации. Однако не помогало и это. Некоторые из тех, кто практиковал сон с головой ниже ног, все же имели проблемы в полете, и это наводило на мысль, что те, кого не тошнило, возможно, и так имели иммунитет к этой напасти. По сей день врачи не разгадали причину SAS, и синдром по-прежнему испытывают почти 50 % астронавтов.
Близился 1983 год, уже пятый год моего пребывания в группе 35 новичков, и я страдал от напасти гораздо более страшной, чем SAS, – от депрессии астронавта, которого не назначают в полет. Этот статус заставлял меня сомневаться во всем: в своих способностях, в своей личности и даже в друзьях- астронавтах. Не было ли их имен в черном списке у Эбби и не попал ли и я туда за компанию? Я думал, что, возможно, другим уже сообщили о полетном назначении и они хранят это в тайне до официального пресс-релиза. Вероятно, мой товарищ по кабинету уже имеет назначение? Раз в несколько дней по отделу, подобно эпидемии гриппа, проносился очередной слух о назначениях. В некоторых сплетнях звучало и мое имя. Перед тем как появилось сообщение об STS-10, прошел слух, что на него буду назначен я[94]. Но это оказалось неправдой. Все мы старались уловить признаки, указывающие на то, что назревает еще один раунд назначений. Мы наблюдали через окна кабинетов, не идет ли группа наших друзей в корпус № 1, в логово Эбби. А вдруг их уже ждет известие о назначении на полет? Один из астронавтов держал у себя на столе бинокль, чтобы наблюдать за этим трафиком (а также за крепкими телами туристок в платьях с бретельками). Те, кого обошли, были готовы взорваться от разочарования. На вечеринках я видел, что напряжение распространялось и на жен. Старая военная поговорка гласит:
Мое прозябание продолжалось. Я въезжал на парковку у корпуса № 4 до 07:30 утра, чтобы отвоевать свободное место (и чувствовал раздражение при виде назначенных в полет TFNG, которые вставали на отведенные им места), присутствовал на совещаниях, связанных с тематикой лаборатории авионики, шел в почтовую экспедицию поставить автографы (и удивлялся, кому и зачем потребовался мой), ходил в спортзал делать упражнения, обедал в
