преимуществу театрализованную эпоху, — пишет историк Джонатан Райли-Смит, — использовались любые технологии, чтобы воздействовать на чувства публики посредством зрелищ», и иерусалимские святыни были своего рода подмостками, богатые декорации которых постоянно переделывались и совершенствовались ради усиления эффекта. Ежегодно 15 июля отмечалась годовщина взятия города, и торжественная процессия с патриархом во главе шествовала от Гроба Господня до Храмовой горы. В процессии принимали участие чуть ли не все жители города. На горе патриарх служил молебен перед Храмом, а затем процессия выходила из города через Золотые ворота — те самые, через которые первый крестоносец, император Ираклий, в 630 году внес в Иерусалим Животворящий Крест. Затем процессия шествовала против часовой стрелки вдоль городских стен к огромному кресту, установленному на том месте у северной стены, где во время решающего штурма Готфрид первым ворвался в Святой город. Пасхальные празднества были самой зрелищной и впечатляющей постановкой. Перед восходом солнца в Вербное воскресенье патриарх и прочие духовные особы, неся Животворящий Крест, шествовали от Вифании в направлении города, в то время как еще одна процессия с пальмовыми ветвями спускалась с Храмовой горы в Иосафатову долину навстречу патриарху. Воссоединившись, они отпирали Золотые ворота[153] и совершали обход вокруг священной площадки Храма, а затем начиналась служба в
В Великую субботу иерусалимляне собирались в ротонде Гроба Господня в ожидании схождения Благодатного огня. Русский паломник Даниил описывает «великую тесноту и лютое томление» в толпе, где каждый плакал, стенал и восклицал: «Ужели из-за грехов моих не сойдет Святой Свет?» Затем король спускался пешком ко Гробу с Храмовой горы, но к этому моменту толпа, наводнявшая церковь и двор, была уже такой плотной, что солдатам приходилось прокладывать дорогу для монарха. Войдя внутрь, король, «заливаясь слезами», занимал свое место на возвышении перед Гробом, и его тут же окружали плачущие придворные. Пока духовенство служило вечерню, экстаз верующих в затемненной церкви нарастал до тех пор, пока внезапно не начинал сиять «Святой Свет в святом Гробе», «блистание яркое». Затем перед собравшимися вновь представал патриарх, несущий огонь, которым он зажигал королевскую лампаду. Огонь быстро распространялся в толпе от лампады к лампаде, а затем его проносили по городу, через Большой мост в Храм Господень.
Мелисенда украшала Иерусалим и как город Храма, и как политическую столицу, создав многое из того, что мы видим сегодня. Крестоносцы выработали свой собственный художественный стиль — сплав романского, византийского и ближневосточного искусства. Они часто использовали полукруглые арки и массивные капители, украшенные изысканным резным орнаментом, нередко с растительными мотивами. К северу от Храмовой горы, возле пруда Вифезда (Овчей купели), королева построила величественную церковь Св. Анны. Она стоит и поныне — самый лаконичный и яркий образец архитектуры крестоносцев. В монастырь, давно существовавший на этом месте, когда-то удалялись отвергнутые супруги королей, а незадолго до возведения церкви сюда была пострижена принцесса Иветта, младшая сестра Мелисенды. Привилегированная обитель стала самой богатой в Иерусалиме и была украшена со всей возможной пышностью. Несколько торговых лавок в городе и по сей день помечены надписью ANNA, указывающей, куда именно отчислялась десятая часть дохода. Другие — вероятно, принадлежавшие тамплиерам, — помечены литерой Т.
На Большом мосту, ведущем на Храмовую гору, была сооружена небольшая часовня Св. Жиля. За чертой города Мелисенда восстановила храм Успения над гробницей Пресвятой Богородицы в Иосафатовой долине, в крипте которого она сама впоследствии была погребена (ее гробница сохранилась до наших дней), а также основала монастырь в Вифании, назначив Иветту его настоятельницей. В Храме Господнем по ее повелению была установлена декоративная металлическая решетка, оберегающая Камень Основания: ныне бо?льшая ее часть хранится в музее Храмовой горы, однако фрагмент решетки до сих пор остается на своем месте; в реликварии, находящемся у решетки, когда-то, говорят, хранился кусочек крайней плоти Иисуса[154], а сейчас здесь сохраняются три волоска из бороды пророка Мухаммеда.
Во время официального визита в Иерусалим атабеку Дамаска и Усаме ибн Мункызу разрешили помолиться на Храмовой горе. Мусульманские гости христианского города отметили и изоляцию, в которой жили его франкские хозяева, и их космополитизм.
Усама подружился с некоторыми тамплиерами, которых ему довелось встретить на войне и в период перемирия. Теперь они сопровождали его и атабека Унура на священную эспланаду Храмовой горы — это место было полностью христианизировано, и здесь находилась штаб-квартира тамплиеров.
Некоторые крестоносцы теперь говорили по-арабски и строили себе дома с внутренними дворами и фонтанами, как у мусульманской знати. Иные даже полюбили арабскую еду. Усама встречал франков, не употреблявших в пищу свинину и предлагавших гостям «весьма приятную трапезу — совершенно чистую и очень изысканную». Большинство франков не одобряли, однако, тех, кто слишком уж «овосточился»: «В наши дни Господь обратил Запад в Восток, — писал Фульхерий Шартрский. — Тот, кто был римлянином или франком, стал здесь галилеянином или палестинцем». С другой стороны, были определенные пределы у дружбы Усамы с тамплиерами, и предрассудки последних время от времени давали о себе знать. Один из рыцарей, возвращавшийся домой в Европу, со всей доброжелательностью предложил Усаме захватить с собой его сына, чтобы мальчик получил образование на Западе. «Когда он вернется, он будет подлинно разумным человеком», — заверил тамплиер, и Усаме с трудом удалось скрыть, как оскорбили его эти слова.
Когда они вместе молились в Куполе Скалы, один из франков, обратившись к атабеку, спросил: «Хочешь ли ты узреть Бога, когда он был ребенком?» «Разумеется», — ответил Унур. Тогда франк подвел Унура и Усаму к иконе Богоматери с младенцем. «Вот Бог, когда он был ребенком», — сказал
