продолжать строительство, но, учитывая напряжение, царившее в Иерусалиме, решил сначала дождаться возвращения императора с войны. Юлиан тем временем уже форсировал Тигр и углубился в Персию. Впрочем, римлянам вот-вот предстояло вернуться назад: 26 июня в беспорядочной стычке под Самаррой некий арабский солдат (возможно, христианин) ранил императора копьем в бок, задев печень. Пытаясь выдернуть копье, Юлиан случайно перерезал себе жилы на руке. Христианские авторы утверждают, что Юлиан, умирая, воскликнул
Преемником Юлиана стал командующий его личной охраной по имени Иовиан. Он снова утвердил в империи христианство, отменил все указы Юлиана и вновь запретил евреям входить в Иерусалим: в империи снова должна была воцариться одна религия, одна догматическая истина. В 391–392 годах император Феодосий I провозгласил христианство государственной религией и начал всеми силами укреплять его.
В 384 году раздражительный римский ученый по имени Иероним прибыл в Иерусалим в сопровождении нескольких состоятельных дам-христианок. Набожность их граничила с одержимостью, однако их паломничество было окутано пеленой сексуального скандала.
Иллириец Иероним, которому на тот момент было под сорок, в свое время прожил несколько лет отшельником в Сирийской пустыне, где его нередко обуревало плотское вожделение, о чем он сам признавался впоследствии: «В сообществе только зверей и скорпионов, — я часто был мысленно в хороводе девиц. Бледнело лицо от поста, а мысль кипела страстными желаниями, и огонь похоти пылал в человеке, который заранее умер в своей плоти». Затем Иероним служил секретарем у Дамасия I, епископа Римского. Дамасий был достаточно самоуверен, чтобы заявить: епископы Римские продолжают с Божьего благословения апостольское служение самого апостола Петра. Это был важный шаг в процессе их превращения во всевластных, непогрешимых пап более поздних времен. По мере того как росла патрицианская поддержка Церкви, Дамасий и Иероним оказались впутаны в очень неприятные скандалы. Епископа обвинили в прелюбодеянии, и он получил прозвище «щекотальщика ушей женщин средних лет». А Иеронима подозревали в связи с богатой вдовой по имени Павла — одной из тех богатых патрицианок, которые приняли христианство. Хотя Иероним и Павла были в конечном итоге оправданы, им пришлось покинуть Рим, и они отправились в Иерусалим в сопровождении Евстохии, дочери Павлы.
Само присутствие этой девицы-подростка, казалось, распаляло Иеронима, видевшего везде плотские соблазны, и он проводил большую часть пути за написанием трактатов, предостерегающих об опасностях подобного рода. «Похоть, — писал Иероним, — щекочет чувства, и тихий огонь чувственного наслаждения изливает свой притягательный свет».
Добравшись до Иерусалима, Иероним и его набожные миллионерши увидели новый для них город, который был полон святости, но одновременно и секса, бурлил торговлей и общением. Дамы горели желанием совершить какое-нибудь богоугодное дело, и самая богатая из них, Мелания, — чей ежегодный доход составлял 120 тысяч фунтов золота, — основала собственный монастырь на Масличной горе. Но Иероним был в ужасе от сексуальных возможностей, открывавшихся в смешении такого количества странных людей всякого рода, собравшихся в этом городе, настоящем тематическом парке религиозного рвения и чувственного вожделения, «где есть и публичные женщины, и комедианты, и шуты». «Сюда стекается народ со всего света, — писал он. — И происходит такое стеснение обоих полов, что здесь принужден бываешь выносить то, чего в другом месте избегал хотя бы отчасти».
Иерониму вторит и другой автор той эпохи — обладавший зорким глазом пилигрима святитель Григорий Нисский: «Нет вида нечистоты, на который бы они не дерзали; у них и лукавство, и прелюбодеяние, и воровство, и идолослужение, и отравление, и зависть, и убийство…».
Покровительство императора, монументальное строительство и поток паломников способствовали формированию нового календаря праздников, отмечаемых в городе, кульминацией которых была Пасха, а также новой топографии Иерусалима, священные точки которой теперь были привязаны к местам Страстей Иисуса. Названия менялись[98], традиции смешивались, но, тем не менее, любое предание, связанное с Иерусалимом, считалось несомненной истиной. Еще одна древняя паломница, испанская монахиня Эгерия, побывавшая в городе в 380-х годах, описала впечатляющее собрание реликвий в храме Гроба Господня[99], включавшее к тому времени и перстень царя Соломона, и рог с елеем, которым был помазан Давид, а также терновый венец Иисуса и копье, пронзившее Его.
Драматичность зримого присутствия всех этих святынь приводила некоторых паломников в исступление совершенно особого рода: для сохранности Животворящего Креста пришлось даже выставить особую охрану, поскольку паломники, прикладываясь к дереву, норовили откусить от него хотя бы щепку. Раздражительный Иероним не мог вынести все эти театральные страсти и удалился в Вифлеем, где приступил к работе над делом своей жизни — переводом еврейской Библии на латынь. Но он часто наведывался в Иерусалим и едко, не сдерживая себя в выражениях, комментировал увиденное. «В Британии так же легко можно найти дорогу на Небеса, как в Иерусалиме», — сердито отзывался он о толпах неотесанных британских паломников. А наблюдая экспрессивные молитвы своей подруги Павлы перед Крестом в Священном саду при храме Гроба, рассказывает, что «молилась она так, как будто созерцала на нем висящего Спасителя». К камню, на котором некогда возлежало тело Христа, она прикасалась устами, «как жаждущая вожделенных вод». А ее плач и стенания звучали столь громко, что был «свидетель тому весь Иерусалим».
И все же одну драму он оценил по достоинству — ту, что разыгрывалась на Храмовой горе, по-прежнему пребывавшей в запустении, чтобы подтвердить пророчества Иисуса Христа. Каждый год девятого числа месяца ава Иероним с восторгом наблюдал, как иудеи вспоминают разрушение Храма: «Даже до сего дня этим вероломным виноградарям, после убийства слуг и, наконец, Сына Божия, запрещено вступать в Иерусалим… Посмотри в годовщину взятия и разрушения римлянами Иерусалима, как сходится этот скорбный народ… Собирается толпа несчастных, и в то время, когда горит на церкви
