Но фраза, если она так запечатлелась, если пронесена в памяти через шесть веков, не могла быть случайной.
На памятном знаке почти те же заветные слова – град камен. Притом что город, построенный на месте, где жили Дятел и Скворец, конечно же, каменным не был. Он был деревянным.
Догадка в первый момент кажется совершенно абсурдной. А что, если у города было, кроме общеизвестного, еще одно, иное название? Алексий просто произнес его: Камен. Но оно могло быть тогда известно каждому, хоть и не часто встречалось в рукописях. А сейчас давно забыто.
Представим себе такое: Георгий Всеволодович основывает город-крепость, которому дает имя – Каменъ. А «Нижний» и «Новъ» – это просто признаки, особенности города. Да, он именно «Нижний»: находится на Низовских землях, по течению какой реки из Владимиро-Суздальской ни плыви вниз – окажешься именно здесь. И конечно, «Новый» – совсем недавно основанный.
Но настоящим, главным именем стала метафора – он прочен и надежен.
Мы ведь можем вспомнить массу примеров, как город или село имеют сразу несколько названий. А уж раньше, когда документы не требовали единообразия, это было сплошь и рядом. Тот же Васильсурск в официальных документах еще в XIX веке писался Василь. Василь Сурский, Василь-град. И все все понимали.
Чувашское Чулхула – это просто сделанный по законам этого языка перевод старого русского названия: Камен город – сначала собственное имя, а потом указание на то, что это не река, не деревня, а именно город.
Георгий Всеволодович «Китежского летописца» основывает Китеж. Этот город тоже Камен, если вдуматься в смысл его названия на языке жителей Заволжья. И люди его тоже были услышаны высшими силами.
Странное совпадение?
Или же Китежская легенда соединила историю о провалившемся святом городе с другими мотивами, понятными и важными для каждого жителя Среднего Поволжья, – основания и судьбы Нижнего Новгорода?
Каменный город – это Ташкент. Да, название его переводится именно так. В точности так же переводится имя Петербурга…
Размышляю о судьбе Комаровича и представляю себе этого никогда в своей жизни не воевавшего, уже немолодого человека, тихого кабинетного ученого в блокадном Ленинграде. Он такой, как на единственном знакомом мне снимке: в зимнем пальто с каракулевым воротником, а вокруг выжигающий все холод. Василий Комарович умирает страшной зимой 1942-го в Каменном городе, пусть и сменившем тогда свое имя. Совершенно невозможно допустить, что он, взятый во вражеское кольцо, не представлялся угасающему сознанию ученого Китежем. Но понимал ли Комарович, что сам был по сути китежанином?
Старик Маркелов рассказывает так.
Вот там у родника стояла раньше береза. Свалилась она лет десять тому назад. Корни были у нее большие, красивые и развесистые. И под те корни пролезти можно было на карачках. Раз один был у нас тут мужик смелой такой. Так он решился и полез туды. Лез, лез, а мне сказывали, и совсем пропал. Его ждут – нету, не лезет назад. Только уж к ночи вылез взад на землю, и волосы стали совсем седые, и сам молчит, немой стал, а такой был балагур да рассказчик.
Ну, он вылез, к нему приставали: что, мол, видел, Прохор Андреич. Он молчит, и дрожит, и плачет горькими слезами.
Так ничего от него и не добились, и он сутки ничего сказать не мог. И никому ничего так и не рассказал никогда. Бывало, мы, мальчишки, к нему пристанем:
– Дядя Прохор, ты расскажи, чего ты в норе на горах видел…
Так он нас пугнет да и пригонит, бывало.
Только нашему попу на духу рассказал, а поп уж потом, когда он умер, рассказал, что будто, как влез он туда и пополз, так оно пошло как трубой вниз и душно так… Он лез, лез, потом видит место светлое, и на том месте сидят старцы светлоликие и дела крестьянские разбирают. И он своего деда узнал, а дед ему пригрозил клюкой, не велел больше лезть. И на него птица с клювом напала, так его и заклевала, а старцы будто его не видят, и он насилу назад дорогу нашел, и потом наказано ему было, чтобы никто больше не смел к тем скрытникам ходить.
15
Хочется, мучительно хочется прорваться сквозь наслоения того, что мы должны принимать в легенде за историческую реальность, к ядру, к самому смыслу легенды. К ее тайной идее, которую она несет через века. Ведь любая легенда всегда появляется и живет не только «почему», но и «зачем».
Известный фольклорист Кирилл Чистов в своей книге «Русские народные социально-утопические легенды» писал, что «в отличие от фольклора некоторых других народов (например, немецких преданий о Винете, Рунхольде, Туле и др.)» для русской устной традиции легенда о провалившемся или затонувшем городе совершенно нехарактерна. Он пояснил: «Вероятно, это связано с исконным земледельческим характером русской народной культуры в прошлом. Известная “китежская” легенда составляет своеобразное исключение». В западной традиции провал – это непременно небесная кара за безнравственность или кощунство.
Пишу эти строки и вспоминаю свое первое знакомство с такой легендой. Это была чудесная книга Сельмы Лагерлёф «Путешествие Нильса с дикими
