сделав точно вымеренную паузу, сузив свои добрые, немного лукавые, улыбающиеся глаза — все так любили её такой! И взмахнула руками. — И вдруг бабушка проваливается в какую-то яму, бык проскакивает сверху и уносится далеко в поле.
— Уф! — выдохнул Чарльз.
— Да, — сказала Арталиэн, подливая всем вина.
— Вот тебе и прабабушка! — Анне тоже полегчало.
— Д-ааа, — Арталиэн снова хитро оглядела всех, и вдруг, чуть не подавившись от хохота, прокричала: — А то бы не было вашей любимой Ар-та-ли- эн… А-но-ри-ме! А-аа… И тебя, моя любимая малышка. — Арталиэн обняла дочь.
Последовал такой шквал необузданного гогота — и тонкого, словно колокольцы, и просто целая канонада басовитого — что даже Уолтер в соседнем купе на пару секунд выпал из своих грёз о вечности и победе. Джон же спал крепким сном. В ту ночь его не беспокоили более дела мирские.
— Мой отец Френсис как-то рассказывал мне, — говорил Чарльз уже чуть хмельно, — вы знаете, он служил моряком в торговом флоте. Как-то, будучи в дальних странствиях в конце 50-х, в открытом море им повстречался странный корабль без опознавательных знаков. Появившись лишь точкой на линии горизонта, он быстро пошёл на сближение. Прежде чем моряки успели разглядеть хоть что-нибудь в свои подзорные трубы, до них донёсся страшный шум со стороны приближающегося корабля. Вскоре этот грохот начал приобретать какие-то узнаваемые ритмические очертания, превратившись, наконец, в громкую, дерзкую музыку.
Вдруг капитан со своего мостика неистово заорал, чуть не выронив подзорную трубу за борт: «Будь я трижды проклят, не сойти мне с этого места или покоиться в пучинах морских тысячу лет, и чтобы ни одна русалка не пришла навестить меня! Это парусник!!!» На корабле поднялся невообразимый гомон, дисциплина была забыта. Все бегали и кричали. Вскоре люди поняли, что дикая музыка — не просто очень громкий шум, а сногсшибательные рок-н-роллы Элвиса! Парусник приблизился уже достаточно близко и кто-то заорал: «Спасайся кто может, абордаж!» И в этот самый момент начинается песня Jailhouse Rock[52], корабль, взмыв носом в небо, совершает поворот оверштаг, во время которого все видят огромный гарпун, установленный в носовой части. На борту — люди в чёрных повязках, распивающие ром из огромных бутылей старинной формы. Они кричат, машут руками, грозят кулаками, поднимают в вверх бутылки, подбрасывают ружья, улюлюкают! На повернувшемся к ним параллельно корпусе парусника моряки торгового флота видят золотую надпись «Непобедимый Король», а когда глаза их опустились несколько ниже, то в ужасе застыли людские фигуры — на них смотрели из открытых портов жерла двадцати тяжёлых бортовых орудий! Мой отец, к его чести, опомнился первым, и, набрав побольше воздуха, проорал что было мочи перекрывая даже музыку:
— Должно быть у этих корсаров с китобойного судна договор с губернатором Ямайки! — чем вызвал взрыв гогота и криков с пиратского корабля. Оттуда послышались выстрелы в воздух из ружей, корабль уже ложился на другой галс, он удалялся. Тихим призраком ушёл он за горизонт, оставляя за собой эхо стихающей музыки непобедимого короля…
— Вот это история, Чарльз! — Арталиэн была вдохновлена рассказом. — Ты никогда этого не рассказывал.
— Так выпьем же за Короля! — Чарльз поднял полный бокал.
Много ещё было рассказано и выпито в ту ночь. Какие-то из историй Анна слышала, другие — нет, о третьих имела лишь отдалённое представление. Мы расскажем все эти занимательнейшие истории как-нибудь в следующий раз, как только представится подходящий случай.
Наконец, Чарльз сонно прикрыл глаза и сказал, что желает немного подремать, если никто не возражает. Никто и не возражал, впрочем, воздержавшихся тоже не было. Вскоре послышался мерный храп. Арталиэн поднялась, с умилением посмотрела на спящего, потом оглядела себя в зеркало, отразившее сильный румянец на щеках, расчесала волосы, присела за маленький столик напротив Анны и взяла её руки в свои. Верхний свет потушили, теперь лишь редкие фонари за окном и лунные всплески серебра периодически освещали лица во мраке вагона. Опустилась тишина, все невидимые пассажиры поезда уже спали, Чарльз перестал храпеть и только тихонько посапывал. Так ехали они в темноте, мать и дочь, взявшись за руки, не страшась тьмы, парящей над миром, в недрах его и в сердцах людских. Прошло несколько минут. Два лица, два сердца, невидимые, но ощущающиеся в темноте — улыбнулись.
— Скажи, — тихонько встрепенулась Анна, — не зря поезд, мчащийся сквозь мрак, отмеряет столь бесполезные, такие унылые километры пути? Ведь не зря, мама?
— Ах, дочь моя! — Арталиэн обвила двумя руками голову дочери, погладила волосы, поцеловала её, нагнувшись вперёд.
— Ты так редко называешь меня мамой!
Анна безмолвно улыбнулась во тьме, сердце её наполнилось ответной нежностью.
— Любимая Лютиэн! Наша жизнь напоминает это движение. Но поезд всегда может вернуться по тем же рельсам назад, снова радуясь встречному ветру. И дождю, и снегу, и солнцу! Но мы, дочь моя, наделены великим даром не возвращаться каждый раз, но начинать и прокладывать новые пути, бежать узкой тропинкой за новые горизонты! Поверь мне, поезд завидовал бы нам, если бы мог. — Арталиэн глянула во мрак ночи за окном и напевно заговорила совсем тихо:
