крепкий (градусов шестьдесят) самогон Матвея осел в сознании Бориса капельками плотного тумана.
– Не очень-то.
– Ты мне кричал, что жизнь ужасна и несправедлива, а бог если и есть, то очень злой, раз позволил такому совершиться с Ленкой.
– Это я кричал? – переспросил Скрипник.
– Ну конечно, не я же… – Матвей поднялся с кресла и, обойдя стол, спустился с веранды вниз, на влажную, давно не кошенную траву газона.
– Ну а ты что? – спросил немного захмелевший Борис Аркадьевич.
– Как что? Убеждал тебя в обратном.
– И чего? Убедил?
– Похоже, что нет.
Матвей подошел к самой границе участка, за которой начинался лес. Наклонился, а выпрямившись, продемонстрировал Скрипнику находку:
– Беленький! Смотри, Петербург! Видел ты когда-нибудь, чтобы такие беленькие грибы росли прямо на участке?
Скрипник даже не взглянул на эту находку, только дополнил стоящие на столе и уже значительно опустевшие пивные кружки до целого. Матвей же продолжал монолог, не очень-то обращая внимание на Бориса:
– Вот так походишь утречком по участку и наберешь себе на обед грибочков, на жареху. А потом еще в огородик заглянешь, а там у Машки и лучок, и чесночок, и огурчики. Вот и сыт. И плевать, что пенсия – копейки. Все во благо тому, кто в бога верует…
Скрипник фыркнул, и вкуснейшее карельское нефильтрованное пиво попало ему не в то горло. Он закашлялся. А откашлявшись, выразил недовольство:
– Опять ты за свое, Матвей Аскольдович!
– А что – за свое… Это и твое, и мое, и каждого…
– Ну и какое же мне благо, глубокоуважаемый дядя Мотя, от того, что я сижу здесь, с тобой, на веранде этого замечательного дома, похмеляюсь пивом… Хотя, по-хорошему, не надо бы этого делать… А Ленка моя в коме лежит в вашей задрипанной больничке. Хотя должна рисовать сейчас свои шедевры на островах… Ну верую я, предположим, а мне вместо благ – похмелье да больничка… А, Матвей Аскольдович? Вопрос тебе.
Матвей Аскольдович не торопясь вернулся к столу и аккуратненько положил сорванный боровичок на лавку у входа на веранду. Затем вновь сел на свое кресло и, взяв кружку пива, сделал большой глоток.
– У меня нет ответа, Борис Аркадьевич. Веруя, веруя глубоко, всем сердцем, ты сам должен искать ответы на такие вопросы. Я вот, выйдя на пенсию, долгое время не мог понять, что же это такое? Как мне прожить на шесть тысяч рублей, что государство мне насчитало? У Машки – тоже копейки. Долго соображал. Жили в квартире тогда, в городе, у вокзала. У нас весь город – возле вокзала. Заметил? Не хватало элементарно на поесть. Мясо – по праздникам. И тут Вовка Петраков, Машкин брат, пришел как-то в гости и опять про свою дачу давай бубнить: заберите, мол, мне она ни к селу ни к городу, а продавать жалко. Домик, мол, разрушается, а огородник, говорит, из меня – никудышный совсем. Давай на тебя переоформим. Он уже не первый раз предлагал, но всё отказывались, ни к чему тоже. А тогда меня как стукнуло что-то. Давай, говорю, завтра же к нотариусу. И оформили. Я домик за пару лет выправил, утеплил – круглый год жить стали. Машка огород потихонечку, то-се. Квартиру сдаем теперь – тоже деньги. Пенсию индексируют. Иногда. Не голодали. А сейчас вообще, видишь – разносолы.
– К чему мне твоя история, Матвей Аскольдович? – Скрипник отхлебнул из кружки. – Пиво вкусное – спасибо. Дом хороший – молодец. И что?
– А то! – заорал на него Матвей. – Ты меня не слушаешь!
– Как не слушаю? – продолжал упираться Борис. – Я только тебя и слушаю, сутки уже. А до тебя Ленку свою слушал. Художницу. Так же трындела без умолку. А теперь в коме лежит, в больничке вашей. Чушь собачья! А я здесь с тобой пиво пью.
– Хватит тебе ругаться. Случилось уже. Раньше ведь и представить не мог, что такое вообще возможно, а сейчас – это факт. Думай теперь. Крепко думай.
– Я думаю, дядя Мотя. Постоянно думаю.
– Не о том.
Матвей снова встал и направился в дом, видимо, за новой бутылочкой пива: эта подходила к концу. Борис же, оставленный в одиночестве, наслаждался осенним карельским лесом. Небольшой ветерок нежно поглаживал поредевшую листву берез, а дальше за ними, в глубине лесополосы выделялись две больших, очень красивых сосны. Борису почему-то подумалось о Дмитриевском. Телефон еще вчера разрядился, а тут вдруг очень захотелось позвонить Денису и рассказать обо всем. И потом, Фарух с его участком… «Надо зарядить и позвонить», – подумал он и допил остатки пива.
А в это время Дмитриевский молча рассматривал бледное лицо Аблокатова. В напряженной тишине прошла минута. Денис прервал ее:
– Рассказывай.
– Так… Приехал к Ро в восемь пятнадцать, – затараторил Аблокатов. – Помчали к Фаруху. Забрали. Сложил в портфель. Потом к дяде Ване. Портфель из рук не выпускал. Потом в машину и сразу сюда. Поднялся на этаж – и к тебе.
