«Липки»; с тех пор он проходит там каждую осень, собирая по сто пятьдесят молодых (до 35 лет) писателей почти из всех регионов страны.
В 1990-х над совещаниями молодых много смеялись, вспоминали, как лихо и безудержно на них пили, блудили, как лицемерили на обсуждениях рукописей. Писательство было объявлено частным делом, а всяческие объединения – пережитком времен соцреализма.
Но писатели объединялись всегда. И в XVIII веке, и позже. Чаще всего ненадолго, в молодости, и это закономерно – нужно почувствовать себя в некой атмосфере, увидеть и почувствовать подобных себе пусть даже для того, чтобы рассориться и разойтись по своим кабинетам.
Атмосфера эта в постсоветское время начала образовываться во второй половине 90-х: в 1996 году прошло Всероссийское совещание молодых писателей в Ярославле, в котором участвовало более четырехсот человек; в 1999-м возобновились совещания в Переделкине, чуть позже – в Малеевке. На границе 1990-х и 2000-х вышло несколько коллективных сборников молодой прозы – «Время рожать», «Погода на завтра», «Антология современного рассказа, или Истории конца века», и затем сборники лауреатов и финалистов «Дебюта», участников форума, альманахи интернет-журнала «Пролог», сборник премии «Эврика» (также возникшей в самом начале 2000-х).
«Братскими могилами» называют и до сих пор коллективные сборники произведений только еще начавших литературный путь авторов. Я не разделяю этой иронии. Во-первых, коллективные сборники – это срез того, что делается в литературе в определенный момент, во-вторых, у многих начинающих еще нет того количества повестей и рассказов, стихотворений, из которого можно собрать отдельную крепкую книгу, и участие в сборнике – отличная возможность о себе заявить; в-третьих, на коллективные сборники нужно обращать внимание простым читателям: при обилии книжной продукции сложно найти своего писателя, и собрание под одной обложкой нескольких произведений разных авторов в этом поиске может здорово помочь…
Так или иначе, в 2000-х атмосфера в России, благоприятная для развития молодых писателей, была создана. Появились талантливые, свежие проза, стихи, пьесы, критические статьи… И нельзя не отметить роль
2. Серьезность в поэзии
После застойных 70–80-х 90-е, прозванные «лихими», были закономерны. В чем-чем, а в литературе они действительно были таковыми – в печать вырвалось то, что десятилетиями копилось в спецхранах и писательских архивах, порой шокирующее, порой бесталанное и пустое, но все равно броское, отчаянно-лихое.
Вышла из моды внешне спокойная, размеренная реалистическая проза (кого можно назвать из реалистов, появившихся на стыке 80-х и 90-х? Разве что наконец-то пробившихся к массовому читателю Петрушевскую, Каледина, Василенко да, пожалуй, самый яркий в 90-е дебют – Олега Павлова); серьезная поэзия была заглушена авангардом, экспериментами, а то и попросту стёбом. Да и какой в 70–80-е была та серьезная поэзия? Кипы стихов-вариаций о капельке росы, краюхе хлеба, плакатные вирши к очередной годовщине Великого Октября, 9 Мая…
Зарезвились на долгожданной свободе старшие поколения, к ним присоединились и входящие тогда в литературу двадцати-тридцатилетние (им уже сорок и под сорок сегодня, и они никак не могут успокоиться). Наглядным примером той молодой поэзии девяностых может служить антология «Девять измерений» (выпущенная уже в середине нулевых).
В девяностые поэзия перестала волновать, перестала быть понятной простым читателям, а специалисты, видимо, делали вид, что понимают и восторгаются потоком экспериментов… Читатели же хотели душевности или хотя бы понятности. Неслучайно столь популярны в те годы стали поэты не великого таланта, но пишущие ясным, человеческим языком. К примеру, Андрей Дементьев. Не случайна и мода на попсу – там тоже пели на человеческом языке и о человеческих переживаниях. Поэты-песенники, а точнее текстовики, на время стали лицом нашей поэзии для масс. Настоящие же поэты или продолжали веселиться, или ушли в свой мир, изобрели свой язык… В итоге даже специалистам это надоело.
Тут, думаю, уместно привести две цитаты.
Критик, знаток авангардной поэзии Кирилл Анкудинов писал двенадцать лет назад на страницах «Литературной учебы» (1998, № 2):
Сейчас в моде тайнопись, герметизм, «тексты для посвященных» ‹…› Последняя мода чтит бессмыслицу непростую, посверкивающую вспышками неизвестно откуда возникающих смыслов, плавно перетекающую в смысл, который, в свою очередь, дает начало новой бессмыслице. Современная бессмыслица кокетлива, ей не к лицу быть однозначной. ‹…› Такой поэзии не нужен читатель, она не сможет общаться с ним, поскольку глуха и нема одновременно. ‹…› Люди так одиноки, так жаждут понимания. Поэт мучается, пытаясь отыскать единственное сочетание слов, чтобы его поняли правильно. Нам не дано предугадать… Ведь проклятье творчества связано именно с невозможностью быть понятым. И это проклятье оплачено кровью поэтов. По правде говоря, стихи-то пишутся для понимания. Только для понимания.
Но понять то, что писало подавляющее большинство поэтов того времени, было действительно невозможно. И вот уже не выдержал Сергей Чупринин, главный редактор журнала «Знамя», где публиковались многие «последней моды» поэты (хотя, по-моему, его слова обращены главным образом к поэтам, любимым им с юности, но вдруг ставшим непонятными в своих новых произведениях):
Есть ли у нас сейчас поэты, не инфицированные неслыханной сложностью, не отворотившиеся от нас, сирых, с гримасой кастового, аристократического превосходства? Есть, конечно. Инна Лиснянская. Татьяна Бек. Тимур Кибиров. Иван Волков – каждый на свой лад продолжит
