Там же. С. 206.
8
И в «Оде на взятие Тира и Сидона», и, не столь откровенно, в позднейшем стихотворении «Дни перелетные…», процитированном выше, Генделев воспроизводит имплицитный каламбур из пушкинского «Памятника», где
9
Там же. С. 208.
10
К «бубнам» Генделев, частью с оговорками, причислил таких писателей и гуманитариев, как Э. Люксембург, А. Волохонский, Л. Гиршович, К. Тынтарев, М. Каганская, М. Вайскопф, З. Бар-Селла, И. Шамир, Л. Меламид, Г. Люксембург, Я. Цигельман, А. Верник. Позднее, в докладе «Русскоязычная литература Израиля» (прозвучавшем 12 апреля 1991 г. на заседании Иерусалимского литературного клуба и опубликованном в 1-м выпуске печатного органа этого клуба «Обитаемый остров») Генделев упомянул в качестве образчиков истинно израильской литературы на русском языке «роман Эли Люксембурга “Десятый голод”, тивериадские поэмы Анри Волохонского, новеллы Светланы Шенбрунн», добавив, что «[н]овая ориентация особенно заметна в поэзии и в таких “странных” жанрах, как эссеистика или литературная критика, в творчестве Майи Каганской, в литературоведческих работах Михаила Вайскопфа». В другом месте доклада Генделев отметил, что лицом к Израилю повернулись А. Верник и М. Федотов.
11
Но, следует сделать оговорку, – отчасти сохранив традиционную антивоенную мотивику, включая возвращение с войны мужа, не знающего о том, что он – заложный покойник (см. ниже о стихотворении «Второй дом»), а также созерцание разлагающегося трупа вражеского солдата, как в стихотворении ливанского цикла «Стой! Ты похож на сирийца…» (по своему литературному генезису мотив этот восходит к известному рассказу Гаршина «Четыре дня»), или даже целого «бывшего народа», как в позднем стихотворении «Рой», построенном на столкновении слова
12
См.: [
13
Ср.: «…скрытый сюжет <…> всей <…> первой фазы генделевской поэзии <…> я определил бы как парадоксальную попытку автора удостовериться в собственном существовании. <…> Коль скоро внешние реалии долженствовали закрепить и засвидетельствовать бытие героя, становилась понятной его манера подтверждать свое присутствие ссылкой на внешние же обстоятельства. То есть, хотя автор постоянно выступает в роли свидетеля, функция этого мотива состоит как раз в его обратимости» (
14
Ср. в генделевском фельетоне «Большое завещание» (июль 1994): «Я пережил всю русскоязычную литературу Израиля <…>»
15
Ср. в эссе Генделева «Вид на крепость в ясную погоду» (янв. 1994): «Единственное, что я нажил и написал сам, а не получил в наследство, – это право на персональную литературу. Не “великую”, не “русскую”. Персональную. Где слово “я” не означает принадлежность высказывания к лирическим жанрам, но принадлежит себе самому, а значит, это объективизация: эпос».
16
См.: Солнечное сплетение. № 4/5 (1999). С. 103–104.
17
Явным образом – ее стихотворение «Белая пыльная малина как просто так…».
18
Ср. еще в «Литературном пасьянсе русского Израиля», где Генделев посетовал на отъезд К. Тынтарева, «молодого прозаика “колониального стиля”, замечательного в основном самим фактом существования русскоязычного писателя второго поколения».
19
Солнечное сплетение. № 1 (1998). С. 7.