это время кто-то начал рвать его волосы, или это мошкара проела кожу на голове. – Как же раскалывается голова! И ломит обглоданные кости. Адские муки? Чистилище? Или только так, проходя через чистилище, и появляется настоящая поэзия? Как же больно, Господи, писать! Не больно только этому уроду напротив. Что тут еще у них?»
И поэт выхватил зрением очередную строчку своих – не своих показаний:
«В этой ночи лучше не дойти до смерти и пяти минут. Но стихи, мои стихи… Почему не идут? Ведь были же, были! Надо отсюда выбираться. Господи, помоги мне. Что там у меня уже есть? Что надумалось? Повторить, не забыть. Обшарпанный и неуклюжий… кажется утопией, копии снимают лужи. Когда делиться больше не с кем… запахом жасмина, а улиц… отрезки ночуют в магазинах. Когда сквозь небо не прорваться, когда бывает шагов пятнадцать или двадцать до первых утренних трамваев… Не остановиться бы. Дальше. Дальше. Когда исчезновения своего я… в эту ночь я не замечу, и смерть не значит ничего… и смерть не значит… И пять минут до жизни вечной. Так, так, вот, что-то наклевывается. Что-то брезжит. Но почему так плохо мне? Господи, мне бы воды. Но не просить же, нет. Мне нужна таблетка. Нет, ничего мне уже не поможет. И что от таких мучений выпьешь? Опять, вот опять кто-то шершавым железом шкурит мое тело. Эти твари меня доедают.
Что тут, что тут написано?»
«…И смерть не значит ничего. Исчезновенья своего. Ого. Ого. Какой-то детский лепет. И в стихах своих поэт становится ребенком? Ах, как сковало меня всего! Жжет и сдирает кожу. Дышать… Воздух… Глоток…»
«Путь Млечный простерся до жизни вечной, где своего исчезновенья… опять, черт возьми, потерялся! Сбился! Выйти отсюда, дописать. Немедленно. Ломаюсь. Сидите прямо. Не показывать ему боли. Водой бы облиться. Или хотя бы глоток. Воздуха!»
Поэт почувствовал пронизывающую боль, такую, словно кто-то проткнул его чугунным шампуром, и в это же время надел ему на голову раскаленную диадему.
«Прямо сидеть. Оставьте последнюю каплю. Не трогайте больше мозг, людоеды».
– Подписывай! – услышал сквозь боль голос следователя.
«Стихи. Господи, молю, последние строчки».
– Подписывай!
«Над миром Путь простерся Млечный, в такую ночь до жизни вечной два шага или пять минут… Шаги… Нет! Боль. Боже, помоги мне!»
– Подписывай, сволочь! Я тебя кончу тут же сейчас. Инвалид ты хренов! Тварь! Урод! – лысый вспотел так, что пот закапал даже с его огромных бровей.
«Боль. Стихи. Черт. Бог. Ночь. Путь. Пять минут. Смерть. Пастернак. Бог. Вечность. Приговор. Стих…»
…
– Вы можете идти! Мы вызовем вас, когда понадобитесь! – проговорил следователь, быстро пряча показания в толстую папку.
…
«И правда, пахнет жасмином. Тревожный запах. И ночь такая же, какой виделась в моих стихах, – в глазах быстро идущего через Лубянскую площадь мужчины горели капли воды. – Такая же, да не такая, теперь без Бога. Между Богом и стихом выбор. Такой же выбор, как между человечностью и отказом от нее. Но стихи. Я выбрал их. А красивая сегодня ночь! Как в моих же строчках.
С кем я дописываю эти стихи? Кто диктует мне их теперь? И смогу ли я спастись? Нет! Пастернак, мой милый Пастернак! Только его стихи от Бога, его поэзия – это Воскресение, Преображение. Прости меня, прости! Но в эту ночь мне самому нужно спасаться и спасать…
А если сейчас раздастся выстрел? Или они сначала меня затолкают в машину? Или меня напугали? Но мне не страшно.
И смерть не значит ничего… Нет, не так. Сколько же на небе звезд! Как же похожи они на мои стихи. Но куда идти по этому Млечному Пути? Господи, проводи меня…»
…
Окончательная редакция стихотворения «Ночь».
