«Европейская»
Эта кофейня (ул. Чарнецкого, 1, на углу с площадью Бернардинцев) располагалась напротив австрийского Korpskommando, что, несомненно, повлияло на ее специфику. Называлась она при Австрии «Сецессия», а после Первой мировой название сменила на «Европейская», хотя ничего особенно европейского там заметно не было, но зато напоминала названием известную варшавскую кофейню и бывшую львовскую, исчезнувшую в начале XX в.
С самого своего рождения это заведение было кофейней мелкого мещанства, во время войны — неофициальной столовой офицеров из Korpskommando. Осенью и зимой 1918 г. заседали здесь недобитки австрийской армии, воины и офицеры разных чинов и разных национальностей, задержанные послевоенной метелью на обратной дороге к своим родным сторонам. Сидели часами, днями, неделями и ждали упорядочения своих репатрианских дел, тупо глядя в окна, изредка перебрасываясь пустыми словами.
В течение нескольких следующих лет эта кофейня была одной из самых шумных ячеек ночной жизни. В 1930-х годах, особенно после того, как соседняя «Центральная» кофейня переселилась в другое место, «Европейская» стала типичной кофейней отшельников, молчаливых поглотителей газет, среди которых значительная часть была пенсионерами бывшей империи.
Казалось, что именно для этой цели она и создана. Непритязательная внутренняя отделка не влияла ни на одно настроение. Заведение это было заведением на каждый день, без амбиций на изысканность, а потому каждый новый пришелец привлекал к себе толику внимания.
«Несколько десятков посетителей, которых там можно застать в предвечернее время и в воскресенье в обед, имеют вместе около тысячи лет, — иронизировал еврейский репортер Юзеф Майен. — Сидят они каждый за отдельным столиком. Но несмотря на это демонстративное обособление, продолжают молчаливо прясть от столика к столику нити взаимной доброжелательности, определенного старческого братства, которое по годам выравнивает древние несущественные на сегодня темпераменты и вкусы. Они в том возрасте, в котором люди впервые со времени детства начинают снова становиться похожими на себя. Тем не менее, обязывают здесь еще и определенные остатки дистанции, согласно древним положениям и старым рангам, которым на волнах приветствия и коротких перелетных разговоров с педантичной точностью титулуют себя. Сидит Hofrat и kaiserlicher Рат, сидят райцы и надрайцы, с глазами, влипшими в газеты, откуда высасывают экстракт жизни — духовные калории и витамины, незаменимые в преклонном возрасте. Это все старые, порой очень старые, паны с чайком с молоком, или «черным» (кофе), который подают венским способом в блестящих горшочках и в маленьких с массивными стенками чашках.
Я бы никогда не решился заказать здесь себе по варшавскому обычаю пол «черного» в стакане. Ибо это считалось чудачеством, как будто кто-то захотел бы пить пиво из чашечки. Разве что подходило бы заказать черный в «литератке» (маленьком стаканчике) — сецессионной выдумке 1890-х годов.
И только одного кофейного обряда мне здесь не хватает: церемонии разноса бесчисленных стаканов свежей воды, которые их «пикколо» (маленький мальчик) в каждом венском локале время от времени меняет на свежие. И недостает мне буфета — традиционной золотоволосой кассирши в шелковой блузке, щедро набухшей репрезентационным бюстом, с улыбкой, стянутой толстым слоем помады на усталом лице. Зато на крышке буфета под старомодным козырьком, опирающимся на деревянные кариатиды, вянет в стакане воды чайная роза — последнее воспоминание о той, которая отсутствует, шарманский жест какого-то старика золотоволосому мареву из прошлых времен.
Внешний вид этих завсегдатаев достаточно разнообразен. Здесь можно увидеть изящных панов со старательно выпестованными бурками (бакенбардами) или вытянувшихся остатками энергии эксдостойников, которые в своих черных жилетках и белых рубашках под черными пиджаками похожи на ласточек. Виднеются резиновые стоячие воротнички с галстуками, запирающимися на шее, и также резиновые «ролманкеты» (манжеты), торчащие из- под рукавов, и цвикеры (пенсне) в металлической оправе, хотя уже и без шнурка, но еще с колечком от шнурочка. Видны черные ботинки с длинными шнурками, несколько раз обвернутых вокруг ноги в кремовом носке, и белые тесемки, которые свободно свисают из-под тщательно поддернутых штанов.
Но на пороге бильярдного зала, а по вечерам и на ступеньках карточной комнаты, которая находится в задней части кофейни, появляются иногда младшие паны без пиджаков, в одних жилетках и модных цветных рубашках, внося легкий спортивный контраст в достойное молчание читальни. Время от времени заскрежещет на повороте трамвай. Из соседнего зала доносится стук шаров, приглушенный сукном бильярдного стола. Кроме того, только шорох карт и сухое потрескивание тростниковых рамок, в которые заправлены газеты, нарушают густую клейкую тишину.
И все вполне так же, как и тогда, когда Львов, согласно информации старого Брокгауза, чья энциклопедия парадирует на видном месте в этой кофейне, насчитывал 159 787 жителей, и был «eine Bezirkshauptmannschaft und Sitz der Statthalterei von Galizien am Bache Peltew». Эти двадцать с лишним томов Брокгауза стоят здесь как неотъемлемая часть инвентаря венской кофейни, а главное, не занимают место зря, потому что кавардак, который среди них царит, свидетельствует о том, что нетерпеливые руки порой тянутся за ними, выискивают что-то, а затем кладут небрежно на место».
«Европейская» собирала также панов из касино «Конского», которые приходили сюда, чтобы посетовать на урожай, который или был никудышный, или наоборот щедрый. Таким образом «Европейская» была чем-то вроде пищевой биржи.
