Когда он (бедняга) думал, что теща съест его совсем, митрополит Шептицкий протянул ласковую и щедрую руку: выслал Василия с женой на зимний сезон в Ворохту. Это была последняя улыбка судьбы. Во время первой советской оккупации Галичины Ткачук за бунтарство в Союзе писателей попал в немилость и секретарь союза не защитил его от призыва в Красную армию, хотя никто из писателей, ни украинцев, ни поляков, ни евреев не был призван. Ткачук пропал в аду войны. Секретарем львовского союза тогда был А. Десняк, автор повести «Десну перешли батальоны». Он также погиб».
Осенью 1939 г. здесь собирались польские офицеры в гражданской одежде и вели совещания, здесь создавалось подполье Армии Крайовой.
При немцах этот один из лучших ресторанов Львова вооружился надписью «Nur fur Deutshe». Но случалось, что заходили сюда и украинцы. Писатель Остап Тарнавский вспоминал, как с журналистом Евгением Лазором зашли они сюда на обед. «После обеда я сказал Лазору: «Смотри, я во Львове с немцами уже почти два года, а впервые смог посетить немецкий ресторан и съесть хороший обед, который подается немцам. Что значит быть на работе в правительственном учреждении в Украине».
Лазор ехидно улыбнулся и сказал: «Сударь, да у меня вообще никакого документа нет. Я пришел в этот ресторан с тобой, зная, что у тебя есть журналистское удостоверение от немецкого издательства. С таким документом я не только ездил бы по всей Германии, но и не раздумывая поехал бы и в Париж».
Эдвард Козак тоже написал о «Парнасе в Де ля Пэ»: «Еженедельно в четверг кофейня Де ля Пэ превращалась в своего рода маленький украинский Парнас. Художники, писатели, музыки, критики, журналисты, — вся эта братия приходила и заседала за отдельными столиками, пила черный кофе и, окутанная облаком сигаретного дыма, заводила свои разговоры: то ли об актуальных художественных делах и событиях, то ли о новых творческих проблемах и загвоздках.
Кто читал свое последнее стихотворение, кто давал свои к чему-то критические замечания, а кто из тех, горячих, тот проводил за столиком «революцию взглядов».
За одним из столиков сидели «12». Так называла себя группа самых молодых тогда, преимущественно начинающих и мало еще известных поэтов и писателей. Почему эта группа называла себя «12»? Собственно, мы никогда их не досчитывались до числа двенадцать.
В этой группе верховодил наиболее уже авансовый поэт и «раввин», как его называли, Анатоль Курдыдык.
Припоминаю, что тогда появилась в «Комаре» карикатура на «12»: округлый стол, а за столом — двенадцать различных Курдыдыков. Эта карикатура очень озлобила других амбициозных членов «12-ти», и это справедливо, потому что некоторые из них подтянулись позже на видные в литературе места. Это Богдан Нижанкивский, Остап Тарнавский, Зенон Тарнавский, Василий Ткачук и другие.
«Духовным отцом» этой группы был почему-то Юлиан Гирняк, профессор математики. Человек большого ума, но тоже большой богемист, хотя никогда ни одним литературным ремеслом не занимался. Был очень малого роста, и в гимназии называли его Центиметер.
Придя раз на собрание «12-ти», он озвучил такую просьбу:
— Я знаю, что вы все называете меня Центиметер, но тут меня так не зовите!
Патронирование было недолгим. У кого-то все же вырвался раз Центиметер. Бэрняк обиделся и больше на собрания «12-ти» не приходил.
Новым «духовным отцом» стал тогда Мыкола Голубец. Он опять же слишком часто употреблял слово «сопляки», «12» какое-то время терпели, наконец обиделись и Моля на свои собрания перестали приглашать.
Уже до конца существования осталась группа сиротой, без «духовного отца».
Несколько позже пришел раз в редакцию к Голубцу один из членов «12-ти», Лазор-Черевань. Моле «высыпался» на него и на «12»:
— Куда вам, сопляки, в литературу! Вам не хватает «икры»! Что тут много говорить! Вы, молодые украинские писатели, как вся нынешняя молодежь, слабы духовно, как и физически.
— Почему физически? — удивился Лазор.
— Разве нет? — доказывал Молё. — Ты, Лазор, молодой, а я уже не первой молодости, но я тебя, сопляка, еще легко положил бы на лопатки!
— Да ну?
— Ну!
Голубец розгорячился, скинул блузу и началось в редакции небывалое зрелище: состязание представителей старой и новой литературы. Состязание было недолгим, потому что Лазор, хотя на глаз меньше и слабее Голубца, все же довольно легко положил Моля «на лопатки».
Встал Молё с пола, отряхнул с себя пыль и, взглянув на Лазора волком, сказал уныло:
— Э, не большая это штука — положить украинского писателя!»
А другая история случилась, по рассказу Э. Козака, с художником Иваном Иванцом (родился в 1893 г. в Галичине, умер в 1946 г. в российских лагерях).
«Когда вы встречались с Иваном Иванцом, то первые его слова были: «Который час?», или: «Есть ли папироса, пан товарищ?» Причем «с» произносил твердо сквозь зубы, что выходило, как «ш». Удивительно, что этот очень хороший художник-баталист изучал право. Но, будучи в УСС-ах, начал рисовать, и так-то разминулся с профессией.
Один львовский журналист рассказывал мне об Иванце следующее:
