Ребман тоже вышел. Он до этого уже распаковал сверток, который ему дала с собой мадам Орлова, и обнаружил в нем великолепный ужин: белый хлеб с ветчиной, половинки инжира и плитку шоколаду. Теперь он гоголем прохаживается по перрону, курит, время от времени поглядывая на свой вагон: не собирается ли тот везти его дальше. На соседнем пути, около деревянной цистерны, которая стоит на высоком железном постаменте, локомотив набирает воду. Воду качают прямо из земли с помощью ветряного колеса. И в самом деле, откуда же взяться ручьям, если вокруг ни одной горы!
Они едут дальше.
И тут дорога становится еще мучительней. Смотреть в окно бессмысленно – все одно и то же. Общения тоже не получилось. Читать невозможно. У него, правда, с собой даже книга была, что-то из Достоевского, которую ему дала девица Титания для внимательного изучения, Достоевский, мол, в России всегда пригодится. Но он не может его читать при всем желании. Теперь он понял, почему все русские книги столь меланхоличны. Здесь сама природа навевает тоску. Нет, сейчас он не станет читать ничего русского, даже в немецком или французском переводе.
Около восьмого часа поезд снова остановился на большой станции. Название прочесть невозможно, все буквы размыло непогодой, а когда кондуктор объявлял, Ребман как раз задремал.
Сосед-еврей спросил, не желает ли он выйти поужинать или, может, ему что-нибудь принести? Здесь хороший ресторан, и это последняя возможность раздобыть что-нибудь до завтрашнего утра:
– Хотите супу? Может быть, мяса? Или рыбы?
Кажется, он всерьез беспокоится о незнакомом юноше-чужестранце, который ему даже не удосужился ответить на приветствие.
«В конце концов, – подумал Ребман, – если это последняя возможность, я лучше тоже сойду».
И выходит из вагона. Не обращая внимания на еврея, отправляется в буфет, заказывает борщ, кулебяку с мясом и рубленые котлетки – все слова он уже знал. Ему действительно принесли именно то, что он заказал, и он с аппетитом поел. Кончив есть и желая расплатиться, он обнаружил, что у него нет мелочи, ничего, кроме красивой десятирублевки от мадам Орловой.
«Ну не могут же все официанты быть мошенниками, тогда бы и профессии такой бы не было! Дам-ка ему эту бумажку – и поглядим!»
И он сделал знак половому.
– Сию минуту! – услышал он в ответ.
Когда прозвонил первый звонок, Ребман снова махнул рукой, уже энергичнее.
– Сию секунду!
Тогда господин гувернер из Барановичей встает и делает вид, что хочет идти. «Белый пиджачок» тут же скользнул к нему. Увидев купюру, он спросил:
– А помельче нету?
Получив отрицательный ответ, он взглянул на часы:
– Одну минуточку! – и тут же, схватив купюру, выскочил с ней из залы. Тут как раз прозвонил третий звонок. Все пассажиры уже ушли, кроме еврея, который продолжал сидеть за своим столиком.
«Он, наверное, не едет дальше, – подумал Ребман и поспешил к выходу. – Что упало, то пропало, лучше потерять десять рублей, чем опоздать на поезд».
Однако ему все же обидно: «И почему я сразу не расплатился, когда он мне принес еду? Или сказал бы, что если у него нет сдачи, то не стану есть! Ну вот, теперь будет мне наука!» Пока Ребман так сидел, ругая самого себя за легкомыслие, в купе вернулся еврей и положил перед Ребманом положенную сдачу.
– На чай я этому разбойнику не дал.
Затем он поднял палец и сказал на хорошем немецком:
– Будьте осторожны! В России встречаются не только порядочные люди, особенно на вокзалах!
Ночью они проезжали через Екатеринослав. Сквозь сон Ребман слышал крики. А когда он утром высунулся из окна, то увидел перед собой ландшафт, напоминающий тонкий медный лист. Земля была похожа на луг, все лето не видевший дождя: ни кустика, ни речки, ни ручейка.
«Это, должно быть, и есть южнорусская степь, где живут донские казаки и другие степные народы», – подумал он.
Что касается донских казаков, то тут он ошибся степью.
Он уже сыт по горло этой бесконечной ездой по железной дороге. А ведь он сначала так радовался возможности попутешествовать. Хорошо еще, что ему не в Сибирь ехать! Он вспомнил, как во время школьной экскурсии по Фирвальдштедтскому озеру «Папаша», бывший директор их гимназии, сказал, что о подобном пейзаже он бы не хотел писать сочинения. Вид так великолепен в своей естественности, что словами этого высказать невозможно.
«А я не стал бы писать сочинений об этом ландшафте, – что же тут опишешь?»
О том, что степь раз в году покрывается цветами, которые многообразием красок просто сводят с ума всех, кому посчастливится их увидеть, Ребману еще только предстоит узнать. А пока он рад, что день прошел, и можно снова подремать.
– Сейчас смотрите в окно, – обратился к нему сосед, его звали Гинзбург, – мы будем проезжать над устьем Дона, по самому длинному во всей России мосту, он больше двух километров длиной.
– Дон? – удивился Ребман. – Я думал, что он протекает намного восточнее.
– Так и есть, но он образует колено, как и все русские реки, как бы говоря: вот теперь развернемся на запад! Вот он!
Поезд едет очень медленно, потом начинает ворчать и скрипеть. Когда Ребман высунулся в окно, в свете вечернего солнца он увидел водную поверхность Дона. Здесь он шире самого Цюрихского озера, намного шире! Дон протекает по левую руку, а по правую – видно Азовское море. Оно такое мелкое, что большие корабли не могут по нему ходить.
Гинзбург по этому поводу шутит:
– Собственно говоря, это не что иное, как огромное болото. В нем и при желании покончить собой не утопишься – разве что от скуки помрешь, в поисках глубины.
– Вы уже бывали в Пятигорске? – спросил его Ребман.
Гинзбург отрицательно качает головой:
– Для таких прекрасных мест мне не хватит средств. Мне больше подходят места попроще, вроде Баку. Там я чувствую себя как дома. Вы знаете Баку?
Ребман даже развеселился:
– Как я могу знать Баку, ведь я только в начале этого месяца приехал в Россию, за это время невозможно все увидеть.
– И откуда же вы приехали, позвольте спросить?
Ребман стесняется и медлит с ответом. Наконец собирается с духом и скромно признает:
– Я… Из Швейцарии.
Гинзбург делает удивленное лицо.
– Почему же вы не решаетесь сказать? Швейцария ведь одна из самых известных стран мира!
– Я тоже так думал, но потом убедился на собственном опыте, что, по мнению некоторых людей, швейцарцы непонятно откуда взялись, потому что и страны-то такой не существует.
И он рассказал о своем разговоре с монахом Киево-Печерской Лавры, который утверждал, что за границами России ничего нет. Следовательно, и Швейцарии неоткуда взяться.
Гинзбург смеется:
– О, конечно же, она существует, пускай для большинства только как недосягаемая
