– В моем случае ей нечего опасаться, я не стану ничего отсылать в газету, я оставлю фото себе. Она и вправду интересный типаж. Я и ей дам снимок, когда отсниму пленку. Скажите ей это.
Но немец только качает головой:
– Из этого ничего не выйдет. От другого она тоже получила фото, даже заказным письмом, где говорилось, что снимок будет напечатан в иллюстрированном журнале. В этом-то и была ее роковая ошибка. На фото оказалась вовсе не она, а какая-то мерзкая старая ведьма. А она позволила под этим уродством поставить свое доброе имя!
Однажды, когда они как раз трапезничали, пришел слуга. Стоит. Мнет фуражку в руках. Что-то бормочет. Маньин обратился к Ребману:
– Вот вам русский человек, как он есть: позавчера поступил на службу, а сегодня ему уже плату подавай.
Он достал из ящика стола пачку бумаг и на одном листке что-то написал. Затем протянул слуге перо.
– Неграмотный я!
– Так крест поставь.
– Не знаю как.
Пришлось ему, как первокласснику вложить перо в руку, да еще и водить ее, чтоб вышел крест.
Нужно было видеть выражение его лица, когда на бумаге под его пером скрестились две черточки. Если бы на этом листке бумаги значилось, что он стал царем всея Руси, не больше и не меньше, – вряд ли его лицо выражало бы большую степень гордости.
Когда он уже ушел, Ребман спросил у Маньина, почему тот дал слуге именно шесть рублей?
Потому что он этого требовал – это его месячная плата.
– Шесть рублей, то есть пятнадцать франков в месяц?!
– Это жалование. Остальное, дорогой друг, они наскребают сами. Эти люди не остаются в накладе и не нуждаются в вашем сочувствии.
Глава 13
В послеобеденное время, как им и было велено, господин гувернер с Пьером отправлялись на прогулку. Сразу после еды, еще до того, как пробьет час дня, обоих можно было увидеть выходящими из дома Урусова и поднимающимися по улице в направлении горы Машук, восьмисотметрового спящего вулкана, у подножья которого расположен Пятигорск. Но они не совершали восхождения, а только делали вид. Они шли быстрым спортивным шагом лишь до тех пор, пока находились в поле зрения, на всякий случай. Потом темп ходьбы постепенно замедлялся. В конце концов они еле тащились, как двое бернардинцев или ньюфаундлендов, изнуренных зноем. Такой жары Ребман еще никогда не испытывал, даже во время приснопамятной школьной экскурсии в Мадеранскую долину, когда всем казалось, что они вошли в раскаленную духовку.
Однажды эти двое вообще не пошли в гору – остались в курортном парке, прошатались там около часа, все осмотрели, а потом просидели на скамейке, пока не пришло время возвращаться домой. Когда он об этом рассказал Маньину, – ведь он всякий раз требовал подробного отчета о том, где они побывали, – тот сделал ему выговор: дескать, так дело не пойдет, они должны ходить пешком много и быстро – ходить, ходить, ходить!
– Но, месье Эмиль, не в такую ужасную жару! – возразил по-французски Пьер. – Это же не имеет никакого смысла! Мы одни болтаемся по городу, кроме нас, на улице ни души.
– Ну так зайдите куда-нибудь, выпейте чаю или съешьте мороженого. Но гулять вы должны непременно, это просто необходимо Пьеру. Именно для этого мы вас и вызвали. Вот вам десять рублей для утоления жажды.
Так что им ничего не оставалось, как отправляться на прогулку. Они передвигались, высунув язык и шумно дыша, как выкупанные собаки. Это, вправду, очень изнурительно: шагать по высохшей, обесцвеченной местности, над которой, когда ветер дует с равнины, словно коричневый туман, висит пыль.
Пьер хотел было испробовать один трюк.
– Знаете что, – сказал он на третий день, когда их снова выставили за дверь, а солнце палило нещадно, – а что если каждому из нас незаметно сунуть в карман книжку – маленькую, чтобы не было видно, а потом найти тенистое местечко и «прогуливаться», лежа на спине. Ну, как вам такая мысль?
– Идея хорошая, – сказал Ребман, – но неосуществимая.
– Почему? Никто ведь об этом не узнает.
– Кроме нас двоих! Нет, так не годится, нам ведь нужно гулять.
И они гуляли. Обходили все окрестности Машука. И когда они вечером возвращались домой, и слепой бы заметил, что они совершили долгую прогулку пешком: такими измученными они выглядели. Даже казак Василий их жалел.
А Маньин только посмеивался: вот и хорошо, после такой прогулки здорово спится.
– И что же вы видели? Не заблудились в пути?
– Нет, – сказал Пьер, – улица перед нами всего одна, она и указывает дорогу!
А видели они памятник Лермонтову в акациевой роще.
– Разве это полноценная прогулка? Это же совсем рядом!
– Мы пошли в обход Машука и уже на обратном пути видели памятник.
– Ого! Молодцы, ребята! – говорит Маньин, – настоящие солдаты!
– То-то, мы и сами с усами, – огрызнулся Пьер. – Кстати, знаете, о чем я там подумал?
– Нет, о чем же?
– Я подумал, что если бы мы встретили вас там, в роще, случилась бы еще одна дуэль. И пришлось бы господину Эмилю Маньину тоже соорудить надгробие, но, конечно, не такой красоты, как лермонтовское!
Это было по-настоящему ядовитое замечание, и тогда Ребман впервые почувствовал, что между этими двумя не все ладно.
После ужина Пьер лег в постель. Он совсем вымотался, взмок и ослаб, бедняга.
И тут Маньин предложил Ребману:
– Если хотите, можем взглянуть на ночной Пятигорск, я могу показать вам кое-какие места, которые принято посещать только под покровом ночи.
– С удовольствием! Только если это не очень дорого стоит. Мне нужно непременно обновить гардероб, мой слишком теплый для местного климата.
– Вам это ничего не будет стоить, я вас приглашаю. А что до одежды, – Маньин открыл стенной шкаф и достал красивый белый, льняного полотна пиджак – примерьте-ка вот это, у нас с вами, кажется, приблизительно один размер.
Это, конечно, совершенно не соответствует действительности: месье Эмиль почти на голову ниже Ребмана. Но дареному коню, как говорится, в зубы не заглядывают.
– Сидит как влитой! Возьмите его себе, мне он больше не нужен. И купите себе кепи, белое, оно будет полегче этой вашей фетровой шляпы. Здесь, в России, не носят валяных колпаков.
Они берут извозчика и, подскакивая на каждой дорожной выбоине, спускаются в город к вокзалу. На улицах полно народу, словно из муравейника, радуясь вечерней прохладе, повыползали на променад все муравьи. Повсюду слышны крики мальчишек-газетчиков. В Швейцарии такие еще в школу ходят, а эти заняты делом.
– «Пятигорское эхо»! «Кавказский край»!
Они высадились у са́мого вокзала, и Маньин повел своего гостя к бело-голубому низкому дому с надписью, которую Ребман прочел как «MPAKMUP». Такого слова он еще никогда не встречал.
– Что это значит? – спросил он
