– А чем же вам не по душе Баку? Говорят, там «черное золото» так и прыщет из земли.
– Да, только добывать его дозволено лишь немногим. Если бы было иначе, то можно было бы потерпеть связанные с этим неудобства. Но большинству от этого «золота» достается только грязь и вонь, а я – из этого большинства.
Между тем они прибыли в Ростов и вышли в буфет поужинать. Ребман заказал то же, что и вчера вечером, следуя своему принципу держаться того, что уже знакомо. На сей раз однако, расплачиваясь, дал денег без сдачи.
Гинзбург купил несколько газет и взял их с собой в вагон. Он спросил у Ребмана, не желает ли и тот газету.
– Нет. Благодарю, я ведь все равно не могу их читать.
– Есть и немецкие.
– И какая мне от них польза? Я бы лучше русскую почитал.
– Ну, так я и говорю, русскую, но по-немецки.
– А есть такая?
– Конечно. Вот! – он указал на одну, – «Рига-Цайтунг» называется. Она русская, а пишут по-немецки. Но Ребман только отмахнулся:
– Газеты? Меня мутит от одного только слова! Нет уж, на какое-то время с меня довольно!
На следующее утро в одиннадцать часов поезд въезжал в Пятигорск. На повороте состав изогнулся дугой и стал виден локомотив. Из его трубы вместе с черным дымом вырывались языки пламени. Котел, как и говорил Штеттлер, работал на топливном масле. Господин прецептор Ребман решил дать местным кавказцам урок правильной русской речи. Гордо, как испанец, подходит он к окну и громко кричит:
– Портной!
Но никто к нему не подходит и не берет у него багаж. Тогда он кричит снова, на этот раз уже во весь голос:
– Портной! А портной!
И тут к нему кто-то подбегает, оказалось, что это Маньин:
– Что это вы здесь раскричались? За багажом приходит но-силь-щик, а не портной. Эй, носильщик!
Он одет в белый костюм, сшитый из того же материала, что и киевский туалет Мадам. Лицо загорелое, как у цыгана. Сообщает, что здесь в тени уже тридцать восемь градусов.
– Ого! – удивился Ребман.
– Это еще что, погодите, еще будет и сорок восемь!
Ребман вручил ему двенадцатистраничное письмо, которое он всю дорогу хранил, словно чековую книжку. Красавчик Эмиль, не говоря ни слова, засунул его в левый карман пиджака.
– Хорошо, что вы приехали, – говорит он, – у нас уже полон дом гостей, и я больше не могу возиться с Пьером. Так рано сезон еще никогда не начинался.
Они взяли извозчика и теперь в древней колымаге тащились вверх по пыльной ухабистой улице. Ребман спросил, правда ли, что Пятигорск – курорт, устроенный для сифилитиков.
Тут уж и Маньин рассмеялся:
– Не бойтесь, в Пятигорске риск заражения так же ничтожен, как в Арозе или в Давосе. Мы таких гостей не принимаем, за этим следим особо, даже требуем предъявления справки от врача!
– И люди позволяют с ними так обходиться? Неужели к вам приезжают на таких условиях?
Маньин улыбается в ответ:
– В том-то и дело, что наши гости только из высшего общества, сливки, так сказать. Мы принимаем только достойных людей. К примеру, в соседней с вами комнате проживают их превосходительство.
– Мужского или женского полу?
– Их превосходительство – всегда мужчина! У него белая, как снег, борода, он носит генеральский мундир. Он именно таков, каким швейцарцы представляют себе вельможу. Так что никакой возможности для галантного приключения, если вы на таковое надеялись.
«Дом Урусова» стоит на вершине горы, первым в длинном ряду желтых кирпичных зданий, неоштукатуренных и ужасно скучных на вид. Кажется, здесь, в Пятигорске, ничто не радует глаз, разве что новехонький собор, сверкающий всеми пятью вызолоченными куполами, которые все же ни в какое сравнение с киевскими не идут. Все остальное очень провинциально, по-русски провинциально, без малейших черт индивидуальности, которыми изобилует любой швейцарский городок. Дома одно- или двухэтажные, выкрашенные красным или голубым, под зелеными жестяными крышами. Они выглядят, как булочки из пекарни: если их перемешать, то никто уже не узнает, которая из них чья.
И ни садов, ни клумб не видать, не говоря уже о цветах на окнах, об этом русские, кажется, и не слыхивали. Здесь все по-городскому практично. Город – место для зарабатывания денег, а это, как красиво говорят в Швейцарии, непочтенное занятие…
Когда они остановились, к ним подошел пожилой черкес, чтобы раскланяться. Он не был одет по полной форме: на нем был не мундир, а что-то вроде платья из черного сатина. Не было ни газырницы с декоративными патронами из серебра или слоновой кости, ни кинжала на поясе, как обычно у всех черкесов. Но шаровары и казацкие сапоги на нем были. Казацкие сапоги мягкие, из козлиной кожи, подошвы совсем не видно; так что ходят в них как в перчатках, мягко и невероятно гордо. Ребман еще на Крещатике и в театре в Киеве заглядывался не черкесов.
Старика зовут Василий, это тот самый казак, что состоял при Водноголовом во время его заточении в Батуме. Походка у казака уже не такая уверенная, он сутулится и очень сильно кашляет.
– У него грудная жаба, – говорит Маньин, – поэтому даже в такую жару он закутан в башлык. Но для нас это член семьи, он служил еще у старого барина, отца Мадам. А теперь он занимает здесь должность привратника, а его жена стряпает для прислуги.
Они поднимаются наверх. Маньин показывает Ребману его комнату:
– Не задерживайтесь долго, – предупреждает он, – скоро подадут обед.
– А где же Пьер?
– Он в классе.
– В школе?!
– Да, то есть у себя в комнате с домашним учителем. Он готовится в гимназию.
– В гимназию?!
– Да, либо здесь на Кавказе, либо в Киеве, мы еще не решили. Но вы в любом случае останетесь у нас.
– Для чего? В чем моя задача, если он пойдет в школу?
– Ни в чем ином, как быть Пьеру старшим товарищем и говорить с ним по-немецки. Учитель приходит только утром, в обед будете вместе гулять. Здесь не так скучно, как в Барановичах, здесь можно совершать прекрасные прогулки.
– В такую жару?
– К ней вы привыкнете, трудно только первые двадцать пять лет.
– Полагаете, я так надолго здесь останусь?
– Это зависит только от вас.
Пока они по-дружески пускали друг другу швейцарские шпильки, открылась другая дверь, и вышел Пьер со своим учителем. Он вежливо поздоровался и представил по-французски:
– Господин Ребман, мой гувернер – Герман Германович Кордтс.
– Очень рад, – ответил светлоусый учитель по-немецки.
Ребман поражен:
– Вы говорите по-немецки?
– Надо полагать, да, если тебя зовут Герман Германович!
– И преподаете вы тоже по-немецки?
– Нет, по-русски, – ответил учитель. И добавил с плутовской улыбочкой:
– Я, знаете ли, и по-русски говорю иногда даже лучше самих русских! Я ведь здесь родился.
– Здесь, на Кавказе?
– Да, в одной из
