Так незаметно и день прошел. Уже зазвонили к вечерне. Пора и честь знать!
На следующее утро, когда Ребман спустился вниз, Маньин сидел за столом в одиночестве; Пьер заболел, ночью пришлось даже послать за доктором.
– Ничего опасного, надеюсь?
– Надо полагать. Очевидно, он просто объелся вчера этих абрикосов. Не могли бы вы сбегать на базар за курочкой, чтобы ему сварили бульон? Вот вам деньги. Вашего русского, надеюсь, хватит, чтобы купить то, что нужно.
– Да, – отозвался Ребман, – сколько ссто-ет!
А уж торговаться он умеет. А как будет по-русски «курица»?
– Ku-ri-tza, – говорит Маньин. Потом он еще предупредил, что следует брать хорошую – не старую и не тощую. И не переплачивать – самое большее семьдесят пять копеек!
Ребман помчался на базар. Когда он вернулся с курицей под мышкой – ему понадобилось всего лишь четверть часа, и торговался он со знанием дела, – Маньин всплеснул руками и схватился за голову:
– Что это вы принесли? Вы что, никогда не покупали курицу?
– Нет, не покупал, у нас дома были свои. А что, собственно, не так?
– Вот это, – говорит Маньин и показывает пальцем на то, что Ребман держит под мышкой.
– Что, это разве не курица?
– Курица, – говорит Маньин в отчаянии, – но не такая, как нам нужно. Хорош домохозяин!
– Да скажите, наконец, чего этой курице не хватает!
– Ничего, даже совсем наоборот: в ней слишком много лишнего!
– Вы же сказали, чтобы я брал жирную!
– Да, но я же не говорил, что она должна быть живая! Что нам теперь с ней делать?
– Как, что делать? Что вы, в самом деле: скрутим ей голову, ощиплем, почистим – и в кастрюлю ее. Что в этом такого необычайного?
– Вы хотите оттяпать ей голову?
– Если больше некому, ради Бога, это мне не впервой. У вас есть топор?
– И знаете, что тогда произойдет?
– Что может произойти? Меня же не сошлют за это в Сибирь.
– Нет, но вам придется искать другое место.
– Ну, хоть теперь уже объяснитесь наконец. Какое это имеет отношение к моему месту службы?
– А такое, что Пьер вас не захочет больше видеть, когда узнает, что вы убили птичку.
– Ну так пусть это сделает дворовый человек.
– Чтобы и он лишился своего места? Он ни за что не захочет. Так уже случилось с одним несколько лет назад, он разорил воробьиное гнездо как раз в ту минуту, когда вышел Пьеро. Знаете, что сказал барчук? Что если мы сейчас же не застрелим убийцу, то он сам возьмет револьвер и всадит в него пулю. В таких делах с ним шутки плохи. А нам все-таки позарез необходима курица!
– Ну так я сейчас же пойду и принесу другую.
– Да, но только учтите: уже разделанную и готовую для варки!
Глава 15
– Скоро будем прощаться с этим живописным краем, – сказал Ребман Маньину утром в конце августа, – все уже разъезжаются по домам, не осталось никого, кроме офицеров.
– Прощаться? – Маньин вопросительно. – Может быть, а может быть, и нет.
– Почему может быть? Разве мы не возвращаемся в Барановичи?
– Не все.
– Что это значит?
– Ну, это у меня так вырвалось. Еще ничего не решено; сначала должно выясниться, принят ли Пьер в гимназию.
– Где, в Киеве?
– Нет, здесь на Кавказе.
– И я тогда должен искать другое место?!
– С чего бы это? Только теперь вы Пьеру по-настоящему и понадобитесь, мы ведь не можем его оставить здесь одного среди чужих людей. Но пока еще до этого не дошло, сперва мы должны посмотреть, что по этому поводу скажет директор Кисловодской гимназии.
При упоминании о Кисловодске у Ребмана восторженно забилось сердце; это же его мечта, такой изысканный городок в конце железной дороги, со всех сторон окруженный горами. Маньин ему как-то рассказывал о нем. Там совсем другая атмосфера, чем в этой лечебнице в Пятигорске. В Кисловодске совсем нет больных, только одни богатые бездельники, которые не знают, где бы убить время и просадить деньги: там, если выйдешь прогуляться, только и встречаешь красивых женщин в сопровождении воинственных черкесов, которые должны «отпугивать» всех вокруг. Понимаете?!
Пьер тоже ему рассказывал о Кисловодске. Там, в курортном парке, в зале есть источник, к которому съезжаются со всей России, чтобы попить целебной воды. Источник этот, как святыня, находится под стеклом и вода из него не течет, а только капает; и, чтобы глотнуть, надо долго стоять в очереди. Об этом источнике ходят легенды.
В старые времена здесь на северном Кавказе жил великан по имени Нарзан, молодой красавец с душою чистою, как горный хрусталь, и с добрым золотым сердцем. Все его любили, кроме других юношей, которые ему завидовали и только и думали о том, как бы им его погубить. Но так как этого сделать честным путем они не могли, то придумывали всякие ловушки; в одну из них Нарзан все-таки попался и погиб. А было это так.
В то время была такая игра, в которой юноши мерились силой и состязались в храбрости: они пускали катиться вниз с горы колесо, и тот, кто мог колесо поймать руками, не сходя с места, – нельзя было даже пошевелиться, не то что упасть – тот становился на целый год царем среди мальчишек и, конечно, властелином девичьих сердец, о чем нетрудно догадаться. И этим царем всегда становился Нарзан; никто другой не мог его победить, как бы ни старался.
И тогда мальчишки решили прибегнуть к хитрости. Они пошли к Нарзану и спросили его, решится ли он схватить колесо не руками, а голой грудью? Это был бы подвиг, совершив который он стал бы царем на все времена!
Нарзан, конечно, согласился.
Но это должно быть особенно большое и особенно тяжелое колесо!
И такое он согласился поймать.
И его запустят с вершины самой высокой горы и в самом крутом месте!
И с этим Нарзан согласился, еще и рассмеялся, мол, они могут делать, что хотят, он даже не станет смотреть за ними.
– Слово чести?
– Слово чести!
Вот они и устроили свою ловушку: забили по краю колеса гвозди длиной в ладонь, целый мешок, и запустили с огромной силой с вершины самой крутой горы.
А доверчивый добрый Нарзан стоял под горой, окруженный толпой народу, протянул руку и принял колесо на обнаженную грудь.
И когда он заметил, что он умирает, от боли и горя потекли по его
