Когда подали кофе и директор закурил свою сигарету, он снова заговорил об утреннем происшествии.
– Вы не должны слишком переживать, обратился он к Пьеру, – все само собой прекратится, как только они заметят, что вы не придаете этому слишком большого значения. Затем он говорит не то Ребману, не то жене:
– Я думаю, было бы разумнее, чтоб Месье не провожал и не встречал Петра Николаевича из школы, это только даст им лишний повод его разыгрывать.
Но тут вступила мадам:
– А я настаиваю, чтобы он сопровождал его до и после уроков!
Директор не говорит больше ни слова, только кивает. Ребман тоже молчит, как побитая собака.
Только когда они снова оказались в своей комнате, он спросил Пьера, как ему будет лучше. Если Маман непременно настаивает, он, конечно же, будет его сопровождать, но она ведь не могла заранее знать, какие последствия может возыметь его сопровождение.
И вот Пьер наконец прямо сказал, что ему было бы лучше, если бы он его не провожал, а то это издевательство никогда не кончится. Он ведь в состоянии пару шагов пройти один.
– Хорошо, так мы и поступим, – ответил ему Ребман.
Но Пьер еще едва вышел из дому, как в дверь постучали, и прислуга сообщила:
– Вы должны немедленно спуститься к госпоже директорше!
– Это так срочно?
Девушка – тоже немка – шепотом:
– На вашем месте я бы пошла, не то вас ждет веселое времечко в этом доме; с госпожой шутки плохи.
Ребман об этом знает; Маньин еще обратил его особое внимание, что она отличается агрессивностью и не терпит возражений: будьте осторожны, с людьми такого сорта не так легко договориться, как с русскими!
– Хорошо, скажите госпоже директорше, что я иду.
Он подождал, затем, когда девушка, по его расчетам, доложила, он спустился вниз:
– Вы за мной посылали?
Мадам не отвечала, не отрываясь от вязания крючком, не предложив Ребману стул. Лишь после долгой паузы она поинтересовалась, не должна ли она напомнить Месье, в чем заключаются его обязанности?! Ребман:
– Я полностью в курсе.
– Почему же вы их не исполняете?
– Потому что, – спокойно говорит Ребман, – бывают случаи, когда их лучше не исполнять. И, по моему мнению, сейчас как раз такой случай; Пьер сам сказал, что ему будет лучше, если я с ним не пойду, в противном случае издевательства над ним не прекратятся вовсе.
Госпожа директорша:
– Вы будете отводить и приводить Пьера из школы, в противном случае я вынуждена буду написать в Барановичи!
Ребман совершенно спокойно:
– Это вовсе не нужно, писать в Барановичи, я знаю, как должен поступать в тех или иных обстоятельствах.
– Вот и поступайте! Или это не в швейцарских традициях?!
Если бы она этого не сказала, все закончилось бы благополучно, Ребман признал бы, что совершил ошибку и даже хотел извиниться. Но после такого заявления ему желчь ударила в голову. Он отчеканил:
– Мадам, с людьми можно говорить нормально, в том числе и со мной; но не в таком тоне, этого я отныне по отношению к себе допускать не намерен!
Так что жизнь в прекрасном Кисловодске с самого начала складывалась для Ребмана далеко не так удачно, как он себе воображал. И для Пьера начало оказалось совсем нелегким. Он очень старался, чтобы никто ничего не замечал, однако это было видно, и дело было не только в школе. Ребман был весьма удивлен, когда уже на второй день у них объявился преподаватель русского языка, по причине того, что «Петр Николаевич нуждается в дополнительных уроках».
– Русского языка?!
– Да, по этому предмету он очень слаб.
– Как это, он ведь русский! И слаб в русском языке? – Ребман вопрошал со столь же удивленным выражением лица, с каким он еще мальчиком восхищался тем, как бегло маленький англичанин говорил по-английски.
– Да, у русских аристократов это обычное дело, – ответил учитель, – они ведь учат иностранный язык сначала, а уже потом свой родной как иностранный; я с этим уже много раз сталкивался.
– В самом деле, слаб, даже с такими умственными способностями, как у Пьера?
Учитель улыбнулся:
– Такое часто встречается, что особо талантливый в одной области знаний, даже гениальный, в чем-то другом как пригвожденный, не может сдвинуться с мертвой точки. Петр Николаевич по всем предметам намного превосходит своих соучеников, учителя не перестают удивляться высокому уровню знаний, который следует из его ответов на поставленные вопросы; но в русском его ответы заставляют задуматься: тут он, как первоклассник!
Очень заметно, как все это угнетает мальчика. Когда он делает домашнее задание и доходит до русского, то сидит с поникшей головой, жует и возит подбородком по бумаге, как если бы он должен был разгрызать камень; казалось, даже слышался скрежет зубовный.
Но все равно, дело не могло быть только в этом.
И Ребман начал наблюдать. Каждое утро мерил ему температуру – мадам Орлова прислала градусник: нормальная. Аппетит и сон в норме. Только утром Пьера невозможно вытащить из постели; он и крутится, и вертится с боку на бок, и зевает; и вот, когда кажется, что он наконец проснулся, и можно самому пойти в ванную комнату, то по возвращении снова находишь его лежащим на боку с головой закутанным в одеяло и спящим как сурок.
Однажды утром Ребман даже решил, что мальчик не в себе, так он был безутешен. Ребман разбудил его, как обычно, в последний момент, мол, пора вставать, уже проспали почти; затем сам побежал в ванную. И когда он вышел, то услышал крик: месье, идите скорее сюда! Напуганный, он вбежал в комнату Пьера, и что же он увидел: в кровати, неодетый, сидит Петр Николаевич Орлов в одних носках и туфлях, и собирается поверх всего этого натянуть штаны, да еще и навыворот, обшлагами кверху. Как только он увидел Ребмана, то сказал в полусне:
– Месье, я не знаю эти одевать!
Ребман невольно рассмеялся:
– Это еще что за неведомый мне доселе немецкий?
Тогда Пьер уже по-французски:
– Авэк вотр альман! Как же я ненавижу этот язык! И немцев!
На это Ребман:
– Подобные вещи в этом доме нельзя себе позволять, еще госпожа директорша услышит.
И тут Пьер с таким лицом, которого Ребман еще у него никогда не видел:
– Чего она ждет, что же мне делать?
И тут он разрыдался, как маленький ребенок:
– О, как же я ненавижу этот дом! Почему меня здесь заперли? Я ведь не такой, как Николя!
И когда он это говорил, Ребману все стало ясно: бедному мальчику ночью показалось, что его здесь заперли, как его братика когда-то в Батуме.
– Да нет же, что это вы придумали, вас ведь никто не запирал, – успокаивал Пьера Ребман. На
