Из-под ног брызгали разноцветные ящерки, я обошёл стороной гнездо с детёнышами какой-то змеюки, в чаще затаилась неведомая тварь — поджидая добычу, она передавала на всю округу: «иди сюда, здесь хорошо и спокойно». Я, вслух и мысленно, послал соблазнительницу подальше.
Недалеко от железки я заметил на дереве дикую кошку. Я не интересовал её: «шагаешь, и шагай себе мимо, дылда». Она мне тоже не очень интересна, и всё же я приказал: «Иди за мной». Спутник мне ни к чему, пожалуй, я это сделал просто из озорства; пока ещё внутри кипела подаренная мне хмель-дурманом, да так и не растраченная энерг. Кошка чуть не взорвалась от негодования: зачем ей бежать за непонятным двуногим существом? Но деваться некуда, пришлось семенить рядом. Улучив момент, когда я отвлёкся, залюбовавшись цветочной полянкой, этот комок недовольства и раздражения, сиганул в кусты. Вот, пожалуй, и вся моя власть над Миром. Но тем, кто считает лес абсолютным злом, совладать с которым нельзя, даже этот маленький фокус может показаться колдовством.
Ударник я обошёл стороной, даже воспоминания о том, что там произошло, заставляли зябко ёжиться, и еле слышно шептать ругательства. Понятно, что я не стал заходить и в Посёлок. Вот и унылый в дождливых сумерках Нерлей. Сказали бы месяц назад, что пройти лес из конца в конец можно за несколько часов, не поверил бы. Оказывается, если поспешить — почему бы и нет? А силы на исходе. Больше мрачных мыслей, тяжелее поступь.
Человека в кустах я почувствовал, хотя едва не прошёл мимо; чары хмель-дурмана почти развеялись, а без этого никак — слишком устал, и людей вокруг многовато.
— А ну, стой! Руки подымай! А личико-то открой, дай рожей твоей полюбуюсь. Брось автомат, говорю! А теперь подымай руки-то.
Как велели, так я и сделал. «калаш» на рельсах, капюшон скинут, руки в небо задраны! Чего ещё пожелаете?
— Ну-ка, поворотись. Только медленно, — пожелал часовой. Я повернулся, и он обрадовался. — Точняк, Олег! Думаю, может, обознался! Смотрю, идёт! Походка, вроде, знакомая, а харю и не видать. Вон, какой стал! Борода отросла! Мужик! Да ты автомат-то подыми, да иди себе, бродяга. Твой Захар в той избе. У него и спросишь, что да как. А вот и он, покурить вышел. Захар Иваныч! За-а-а-хар, твою! Подь сюда!
— Ладно, — сказал я, — слушай, как у вас дела? Нормально?
— А то-ж! Из Нерлея хорошо добрались. И девочка твоя, и другая девчонка. Все тута. Пасюки нас и не тронули. Ты так Санька-предателя отделал, они до Посёлка бежали, не оборачиваясь. А ты чо один? Нешто, случилось чего? Как Партизан-то? Отмучался?
— Да нет, Михалыч. Всё хорошо. И с Партизаном тоже.
— Ну? И хорошо, что хорошо. За-а-ахар, твою, где застрял-то?!
— Михалыч, чего орёшь, как потерпевший? — спросил прибежавший на вопли часового Захар.
— Дык, вон! — дружинник указал на меня пальцем. Захар вгляделся, и наконец признал в заросшем и грязном оборванце коллегу и товарища.
— Ух ты, Олег! — заулыбался он, — живой, чертяка. Наслышаны мы о твоих геройствах, дружинники лишь об этом и говорят. Я знал, далеко пойдёшь, если милиция не остановит. А зарос-то, бомжара! А ну, быстро в баню, надо бы тебя на вшивость проверить. А то, не ровен час…
И сграбастал меня длинными ручищами.
— Как вы тут? — закряхтел я, выбираясь из крепких объятий.
— Мы то? Дрянно, — погрустнел Захар, — Терентьеву совсем худо. Сам увидишь.
Хозяину, и впрямь, нездоровилось. Из Посёлка бежали в спешке — что успели, то взяли, а вытяжки хмель-дурмана под рукой не было. Из больницы её должен был забрать Степан, да не получилось. «Терентьев без неё, считай, и не жилец, давно уж болеет, а сейчас почти загнулся Серёга, — грустно сказал Захар. — Если бы Архип из Ударника немного хмеля не принёс, наверное, и помер бы уже. Это чудо, что Клыков подоспел. Теперь не прячемся от пасюков. Наоборот, ждём их, пусть только сунутся».
— Здравствуй, Олег, — тихо сказал Терентьев, глянув на меня покрасневшими глазами.
— Здравствуй, — я осторожно пожал жёлтую, в пигментных пятнах, ладонь, лежащую поверх одеяла. Показалось, дотронулся до холодной и безвольной куриной лапки.
— Садись, — велел Терентьев, и я пристроился на краешке кровати. Натопленная изба. Тягостный дух, какой бывает в доме тяжелобольного человека. Недавно в этой избушке мы пережидали ночь. Разве тогда думалось, что судьба вернёт меня сюда? Комната наполнилась любопытными. Катя заставила Терентьева съесть шишку хмеля.
— Жуй, Сергей Владимирович, надо, — и Катюшка, бросив на меня косой взгляд, поспешно вышла. Не сказала, как рада видеть, и не поздоровалась. А Хозяин, меланхолично пережевав хмель, натужно сглотнул. Дёрнулся кадык, из уголка рта вытекла тонкая зелёная струйка.
— Расскажи старику, что в мире творится, — немного взбодрившись, поинтересовался Терентьев. — Эти молчат, не хотят расстраивать. Может, от тебя услышу правду. Видишь, как бывает! Дело всей жизни — псу под хвост. Ударили, откуда не ждал, видно, нюх я потерял. Пришла пора уступить дорогу молодым. Да где ж нынче молодых взять? Думал, без нас, стариков, не обойтись! А получилось наоборот — мы же всё и профукали.
— Ещё не всё, — подбодрил я Терентьева, — что-то же осталось? Ты, Сергей Владимирович, главное, не переживай. Может, оно и к лучшему? Теперь ты видишь, кто тебе друг, а кто враг.
— Точно, вся контра, как на ладони, нужно её прихлопнуть. Займёшься этим?
— Конечно, запросто! — я подумал, что, может быть, не так и плохи дела Терентьева, раз пытается шутить. Это шутка, правда? Не в серьёз же он решил, что я все его косяки выправлю? Или всерьёз? Может, действительно, не в курсе человек, что вокруг него происходит?
И я рассказал, но получилось не совсем так, как на самом деле. Слишком оптимистично вышло, потому что тяжело это — говорить правду больному старику, да и незачем её говорить. Терентьев узнал, что это лишь на первый взгляд ничего хорошего в сложившейся ситуации нет, а на самом деле наоборот. Начнём с того, что эшелон — вовсе не фантазии Партизана, и скоро лесник появится здесь — на броневике, и с кучей оружия. Отберём у Пасюкова Посёлок, как пить дать, отберём, а после — заживём!
