Терентьев жадно слушал, и морщины на его лице разглаживались. Потом Хозяин уснул. Шатаясь от усталости, я вышел на свежий воздух. Тупая, и пока несильная боль пульсировала в висках, по затылку стучал молоточек.
Окончательно свечерело. Я пытался сообразить, где можно устроиться на ночлег. Прохладный ветерок трепал влажные от пота волосы. Лёгкие жадно глотали ночную свежесть; она казалась сладкой после отравленного свечами, махоркой и болезнью воздуха в комнате Хозяина. Очень кстати подошёл Клыков, дал покурить. Он сказал:
— Молодец, хорошо говорил, даже я заслушался, а старик и вовсе успокоился.
— Наверное, хорошо, — вздохнул я, — только не о том. Есть ещё одна проблема — скоро жить нам станет негде. Отсюда лес прогонит, а в Посёлок Пасюк не пустит. Знаешь, Клыков, нам нигде не рады. Я позвал на помощь чужаков. На первое время это выход. А дальше надо будет решать. Слушай, что-то я устал. Где тут можно поспать?
— Да где хочешь. Вон сколько пустых домов, заходи в любой. А лучше иди к Ольге. И Катя там, пообщаетесь. Накормят тебя девчонки, напоят, да спать уложат.
— Клыков, — попросил я, — Будь другом, проводи. Я не знаю, где они живут.
* * *— Ну, что вы, в самом деле? Отстань, Клыков, ну, отстань, — но тот не отставал.
— Хватит спать, лежебока, — требовал он. — От Пасюкова пришли. Говорить желают.
— А я причём? — попробовал отбиться я, — Ты главный, ты и говори.
— А они не хотят со мной. Они опять хотят тебя.
— Хотят, перехотят, — забубнил я, пытаясь стряхнуть сон. Сговорились они, что ли? В который уж раз, едва засну, начинают будить. Лучше бы совсем не ложился, чем так. Голова, будто из свинца, мысли не то, чтобы разбегаются — их вовсе нет.
Я никак не мог вспомнить, куда подевал сапоги. Их принесла Ольга. Она, вытянув руки перед собой, держала мою раздолбанную обувку кончиками пальцев за голенища.
— Просушить бы, — сестра состроила брезгливую физиономию, и грохнула обувь на пол. — А портянки я выбросила. На пока мои.
Ольга протянула мне две относительно чистые тряпки.
— Сейчас, — я, кряхтя, обулся. Тело корёжила ноющая боль, — подождите.
Мы втроём вышли на улицу. Солнце вот-вот выползет из-за верхушек деревьев, звёзды погасли, а бледный пузатый месяц повис у горизонта. Клыков поделился табачком и трубкой, сразу полегчало. Голубое небо, нарядные берёзки колышут зелёными веточками, красота в общем-то! Жаль, и в этот раз нашлись желающие помешать радоваться жизни.
— Куда идти-то? — спросил я.
— На платформу, куда ж ещё? — ответил Клыков. — Там они, голубчики.
«Голубчики» озираются по сторонам, да с ноги на ногу переступают — неуютно им. А неуютно оттого, что вокруг десяток наших ребят, и каждый смотрит неласково. Пасюки задрали лапки вверх, всем видом говорят: «ничего плохого мы не имели в виду, просто заскочили на огонёк, о жизни поболтать». А дружинники злые, не ровен час, поддадутся искушению. Они и не скрывают, что время церемоний закончилось, был бы повод, а за ними не заржавеет. Пасюки же хорохорятся, потому, как ничего другого им не осталось. В общем, все на взводе.
— Привет, Мухомор, и ты, Череп, здравствуй, — поздоровался я, — Зачем звали-то? Разбудили вот. Могли бы с кем другим побазарить, если приспичило.
— Пасюков велел договариваться с тобой, — объяснил Мухомор.
— Ну, если Пасюков, тогда ладно, тогда договаривайтесь, — разрешил я.
— Пусть они оружие-то уберут, — начал наглый и глупый Череп. — А то базара не будет. Переговорщики мы, понял? А переговорщиков трогать не полагается. На понт нас не возьмёте. Больше, как в Ударнике, не подставимся. В лесу наши люди, а вы тут, как на ладони. Дёрнетесь, и конец вам. Так что не советую, понял, сучий прихвостень?
— Как ты меня назвал?! Сучий прихвостень, говоришь? — прошипел я и, стремительно шагнув к Черепу, схватил его за грудки. Барачник от неожиданности подался назад.
Слова Черепа не произвели особого впечатления. Помня, как Клыков организовал оборону в Ударнике, я не сомневался — здесь дела обстоят не хуже. Я не боялся, что пасюки могут незамеченными пробраться мимо клыковских постов, куда им? Но мы, на всякий случай, проверим. Хорошо бы хмель-дурман пожевать, потому что тяжело без него такими делами заниматься, особо, когда не выспался и нервы на пределе. Тяжело, но можно.
Получилось не очень, тускло и мутно получилось, но я понял — если в лесу рядом с нами кто-то и затаился, их совсем немного. Звериной мелкоты полно, только не она меня сейчас интересует. Я почуял шестерых. Четверо по отдельности, они спокойны, и едва видны, скорее всего — наши. А двое, как прожектора в ночи, сияют страхом. Ещё недавно и я светился тем же самым, это сейчас поумнел, дошло до меня, что страх и есть магнит, который притягивает неприятности.
— Угрожать решил?! — я хорошенько встряхнул Черепа. — Жидковаты вы, чтобы мне угрожать. Думаешь, двое в кустах вам помогут? Да они скоро от страха обгадятся.
Череп вылупился на меня, глазки захлопали, видно, барачник решал сложную задачку: что лучше — продолжать борзеть, или сбавить обороты?
— Где прячутся? — влезла в мужской разговор Ольга, я показал туда, где, как мне виделось, засели пасюки. Сестрёнка обратилась к дружинникам: — Что, парни, проверим? Этих можно, в случае чего, немножечко подстрелить?
— Их можно, — разрешил я, — они же не переговорщики.
— Ты, Олежка, погоди в бочку лезть, это Черепок немного недодумал, — вмешался Мухомор. — И
