— Мы бы выслушали, — ответил я, — да вы ничего не говорите, только понты кидаете.
Череп возражать не решился, но глазёнки зыркнули из-под бровей. А Мухомор сказал:
— Слушай, Олежка, что велел тебе передать начальник!
— Начальник, это теперь кто? — спросил Клыков.
— Это Пасюков, других сейчас нету. Так вот, он говорит, что все немного погорячились. И он перестарался, и ты, Олег, тоже намудрил. А дела творятся нешуточные, и нервы у людей не железные, вот и вышли непонятки. Для всех лучше, если забудем недоразумения. Хватит резать друг друга, нас и так мало. Возвращайся ты в Посёлок, хозяин тебя примет, а те проблемы, что меж вами остались, вы, никого в свои дела не вмешивая, за рюмочкой чая и обсудите. Нам нужны люди, чтоб и в лесу, как дома, и в Посёлке на своём настоять могли. Глядишь, и сделаем тебя главным полицейским, благо, должностишка теперь свободная. А может, дружиной займёшься. В общем, дел полно, а делателей мало. Ну, как? Пойдёшь с нами?
— Неплохой ты дядька, Мухомор, — задумчиво проговорил я, — Вроде бы честный. Вот и ответь по-честному, сколько я в вашем Посёлке проживу? Ведь прирежете! Как случай подвернётся, сразу и замочите! Разве нет?
Череп оскалился, а Мухомор помялся, но сказал:
— По-моему, чем-то ты Пасюкову приглянулся. Впечатлить его ты сумел — это точно. Он говорит, если вернёшься, и другие смогут. Разбираться будем с каждым по отдельности, но справедливый суд гарантируется всем. А если кто решит по глупости жить в лесу, так Пасюков не возражает. Могут даже оставить себе оружие, главное, чтобы не подходили с ним к Посёлку. Когда-то барачники так жили, и ничего… кто хочет, пусть попробует. Но есть одно условие: нам нужна солярка. Она и так наша, принадлежит Посёлку, а вам и вовсе ни к чему. Мы её в любом случае возьмём, не сейчас, так после, но если отдадите добровольно, всем вам послабление выйдет. Такое вот предложение.
— Да, — сказал я, — хорошо говоришь. Мы должны подумать, с людьми посоветоваться!
— Думай, начальник даёт вам полдня! Ему торопиться некуда, он всё понимает, и условие у него такое: кто к вечеру не явится в Посёлок, тот, значит, и не захотел. Пусть остаются в лесу. А чтобы не думали, что мы вам враги, в счёт будущих добрососедских отношений Пасюков освободит заложников. Всех ваших родственников приведём. Стариков и больных тоже забирайте, раз вы за них переживаете. К вечеру все здесь и будут. Кто решит остаться, пусть готовят им жильё.
* * *Чадят свечи, а старая яблоня скребётся в окно коряжистыми ветками; чудится, будто когтистая лапа рвёт душу. Лицо Хозяина бледно до желтизны, лоб в испарине. Терентьев пытается курить, его рука дрожит, и сигарета не всегда попадает в рот. А если попадает, ничего хорошего из этого не получается; осторожная затяжка, и следом — мучительный кашель. «Денёк-другой, и я займусь твоим здоровьем, подбодрил я мысленно человека, лишь бы к тому времени получилось разобраться с прочими делами!»
Кроме меня и Хозяина в комнате Захар и Клыков, остальных выставили за дверь. Чудно мне, что я в этой компании на равных. Более того, они меня спрашивают, а когда я говорю — слушают. Огоньки свечей танцуют в едком махорочном дыму, отражаются в оконном стекле, а на столе парят наполненные горьким чаем кружки.
— Не понимаю, — я, в очередной раз прошёлся по комнате, — чего это Пасюк пристал ко мне?
— Не маячь, — Захар подождал, пока я усядусь на колченогий табурет, и сунул мне в руки горячую кружку. — Хлебни, успокойся. Может, и вправду, впечатлил ты его. А, скорее всего, нужно было проверить, здесь ты, или ушёл к эшелону. Он ведь не знает, что Партизан живой и здоровый.
— Это хорошо, — тихо сказал Клыков, — Но еды почти не осталось. Долго не протянем. Нельзя нам забирать у Пасюка заложников — тогда всем хана. И отказаться нельзя, такими же сволочами станем. Гад, лихо придумал! Понимает, что нам самим жрать нечего. Олег, твои чужаки помогут с едой? Иначе подохнем!
— Не расстраивайся, не подохнем, вернее, подохнем, только не с голодухи. Лес убьёт нас быстрее, — подбодрил я Клыкова. Даже сейчас я ощущал, что рядом слишком много людей, и у каждого своя неприязнь к окружающему миру, и свой, особенный, страх. А если народа ещё поприбавится? Сюда придут голодные, больные, умирающие. Без вариантов — лес зачистит Нерлей. Недавно он чуть не зачистил Ударник, и который уж год пытается зачистить Посёлок. Здесь будет то же самое, только нас не защитит Ограда. И дядя Дима ни при чём, твари сбегутся на запах страха! Я подумал, что спасти нас может лишь чудо, или Партизан на броневике, что, в общем-то, можно приравнять к чуду. Я сказал: — Пасюк, наверное, и сам не догадывается, как удачно придумал с заложниками. Теперь у нас два выхода: либо до вечера возвращаемся в Посёлок, либо начинаем войну.
— Я бы повоевал! — хмыкнул Клыков, — Знать бы, как? Здесь мы от зверья, если повезёт, отобьёмся, а для штурма Посёлка не хватит ни сил, ни умения. Точно, Захар?
— Точно. Там и поляжем.
— Может, и поляжем, — сказал я. — А может, и нет! То есть, конечно, да, если, как бараны, полезем напролом!
— А как? — спросил Захар. — Расскажи, коли умный. Нет, ежели у тебя найдётся вертушка, или, на худой конец, знаешь, где раздобыть бэху, тогда хорошо. Тогда я не завидую пасюкам. А если ничего этого нет, о чём, вообще, говорить?
— Ладно, — сказал Терентьев, — Мы же не знаем, что предлагает Олег? Давайте послушаем его. Или ты просто так языком треплешь?
— Ну, что вы, в самом деле? — я снова заходил по комнате, — Есть же у вас тайный ход. Вы по нему из Посёлка драпали.
— Ход есть, — ответил Захар, — А толка от него нет! Проверяли. Пасюки нашли, теперь стерегут. Попробуй сунуться, такой шум поднимут! Попасть в него можно с кладбища, что за южными воротами. Есть фальшивая могилка. А ведёт этот ход в подпол заброшенной
