На самом деле у всех трех была одна причина: телескоп, оказывавший одинаковое влияние на всех, кто в него смотрел. Вот, например, одно из первых появлений слова «телескоп» в английском языке в религиозном трактате времен гражданской войны в Англии:
Когда этот рассудительный, честный Меркурий [то есть еженедельное письмо с новостями] попал мне в руки, я полагаю не слишком большой Ошибкой, если я уделяю ему внимание, которого иногда удостаиваются даже занимательные Памфлеты: должен признаться, что для меня это было нечто вроде Бальзама для глаз, поскольку прежде я смотрел в Перспективу [то есть телескоп] не с той стороны, и злоупотребления наших валлийских Священников, оправдывавшихся именами Святых, казались всего лишь маленькими Атомами на огромном сияющем Солнце. Эта Книга – новый Телескоп; она открывает то, что мы не могли видеть раньше; и Пятна на этой Духовной Луне есть Горы{500}.
Телескоп и микроскоп делают одно и то же: превращают атомы в горы, а если смотреть с другой стороны, то горы в атомы. Это можно назвать революцией масштаба, которая позволяет, как выразился Уильям Блейк, увидеть «в песчинке малой – бесконечность», или наоборот, целый мир как песчинку. Классическое отражение эта революция нашла в повести Вольтера «Микромегас» (1752 г.; название повести состоит из греческих слов «маленький» и «большой», и в ней описывается визит на Землю 20 000-футового гиганта с одного из спутников Сириуса в сопровождении обитателя Сатурна, размером в три раза меньше. Для них человеческие существа едва различимы невооруженным глазом{501}. Нельзя сказать, что революция масштаба не имела прецедента. Атомизм Лукреция изображал часто исчезающий и возникающий вновь мир, в котором процессы естественного взаимодействия между атомами невидимы для нас, а такие чувства, как обоняние и вкус, отвергались как субъективные интерпретации, обусловленные формой и движением атомов. Именно знакомство с атомизмом позволило Бэкону утверждать решительно и настойчиво, что органы чувств человека изначально несовершенны и зачастую вводят в заблуждение{502}. Атомизм предполагал существование невидимого мира микроскопических механизмов, но это не означало существования невидимых микроорганизмов. Новый мир был открыт голландцем Антони ван Левенгуком, который в 1676 г. впервые наблюдал живых существ, не видимых невооруженным глазом. Открытие ван Левенгука было встречено скептически: в Англии Гук не видел ничего подобного в своем микроскопе. Однако Гук в то время пользовался сложным микроскопом, а не крошечной стеклянной бусиной (простейший микроскоп), с помощью которой Левенгук добился невиданного увеличения. Для подтверждения открытия Левенгука потребовалось четыре года. Открытие Галилеем спутников Юпитера получило подтверждение через несколько месяцев.
Первые микроскописты считали, что не существует пределов того, что они могут увидеть. Генри Пауэр, опубликовавший свою работу раньше Гука (его книга не оказала серьезного влияния, поскольку была низкого качества и в ней имелись всего три иллюстрации), полагал, что в конечном итоге микроскоп может открыть «магнитные миазмы магнита, солнечные атомы света (или globuli aetherii знаменитого Декарта), упругие частицы воздуха…»{503}. Возможно, Гук действительно надеялся рассмотреть материальную основу памяти, «непрерывную цепь идей, свернутую в хранилище мозга»{504}. Однако возможности микроскопа были ограничены одноклеточными организмами Левенгука (1676). Гук показал, что вошь не менее сложное существо, чем ящерица. Левенгук препарировал вшей, исследовал их половые органы и открыл их сперму. Подобные опыты создавали впечатление, что мельчайшие существа по сложности сравнимы с самыми большими и обладают такими же органами, как самые большие. В работе Левенгука не признавалось отличие простейших от более крупных организмов, и из этого факта якобы следовало их сходство. Казалось, что размер не имеет значения.
Это предположение было критически важным, когда речь зашла о попытках понять, как размножаются живые существа. В те времена господствовало убеждение, что вся жизнь зарождается из яйца (по крайней мере, та жизнь, которую можно увидеть невооруженным глазом; считалось, что микроскопические существа зарождаются самопроизвольно), хотя никто никогда не видел яйца млекопитающих. Современник Левенгука, Ян Сваммердам, показал, что бабочки, которых считали новыми существами, рождающимися из куколки, уже находятся внутри гусеницы: их органы можно увидеть в результате препарирования. Марчелло Мальпиги продемонстрировал, что в семечке содержатся все части взрослого дерева{505}. Эти открытия стали основой теории перформизма: внутри яйца находится полностью сформированное взрослое существо. Из этого предположения логически вытекало, что в яйце уже содержатся яйца следующего поколения. То есть перформизм предполагал предшествующее существование – в таком случае Ева должна была носить в себе все будущие человеческие существа до конца времен, причем каждое уже полностью сформированное внутри яйца, которое содержится в другом яйце и т. д. Мечта Паскаля о вложенных друг в друга мирах становилась серьезной теорией, утверждавшей, что каждый человек уже присутствовал в яичниках Евы (к ним можно прибавить всех тех, кто так и не появился на свет, например, детей, которые могли бы родиться у монахинь, выйди они замуж){506}.
Овизм, как называли эту теорию, кажется нам фантастическим. Недостатки ее очевидны: например, она не могла объяснить наследование признаков отца; в 1752 г. Мопертюи доказал, что многопалость может наследоваться не только по женской, но и по мужской линии. Перформизм предполагал, что новой жизни не возникает, но в 1741 г. Абраам Трамбле показал, что если полип разрезать на дюжину частей, то в результате получится дюжина полипов. Помимо всего прочего, овизм представляется нам абсолютно неправдоподобным: как в яичниках Евы могут содержаться все человеческие существа, которые жили и будут жить на земле? Однако в те времена это не казалось серьезной проблемой. Идея о вложенных один в другой мирах считалась полностью приемлемой. От перформизма отказались лишь в 1830-х гг., после появления теории клеточного строения организмов. Только тогда стало ясно, что революция масштаба имеет границы, а теория вложенных один в другой миров – это фантастика, а не реальность.
Джонатан Свифт, знавший об открытиях Левенгука, в 1733 г. писал:
Нам микроскоп открыл, что на блохеСидит блоху кусающая блошка;На блошке той – блошинка-крошка,Но и в нее впивается сердитоБлошиночка, и так ad infinitum[184].Однако задолго до открытия Левенгука микроскопические существа уже жили в воображении тех, что осознал значение революции масштаба. О них пишет Сирано, а Паскаль (ум. в 1662), который, насколько нам известно, никогда не смотрел в микроскоп и явно не видел знаменитого изображения блохи Гука (опубликованного в 1665), описывал исследование чесоточного клеща:
Ну а чтобы предстало ему не меньшее диво, пусть вглядится в одно из мельчайших существ, ведомых людям. Пусть вглядится в крохотное тельце клеща и еще более крохотные члены этого тельца, пусть представит себе его ножки со всеми суставами, со всеми жилками, кровь, текущую по этим жилкам, соки, ее составляющие, капли этих соков, пузырьки газа в этих каплях; пусть и дальше разлагает эти частицы, пока не иссякнет его воображение, и тогда рассмотрим предел, на котором он запнулся. Возможно, он решит, что уж меньшей величины в природе не существует, а я хочу показать ему еще одну бездну. Хочу ему живописать не только видимую Вселенную, но и безграничность мыслимой природы в пределах одного атома. Пусть он узрит в этом атоме неисчислимые Вселенные, и у каждой – свой небосвод, и свои планеты, и своя Земля, и те же соотношения, что и в нашем видимом мире, и на этой Земле – свои животные и, наконец, свои клещи, которых опять-таки можно делить, не зная отдыха и срока{507}.
Борхес так излагает представления Паскаля: «…В пространстве не остается атома, который не включал бы Вселенную, ни Вселенной, которая
