В последнее время большинство ученых с неохотой признавали термин «научная революция», а многие открыто отвергали его. В литературе часто цитируют парадоксальное начало книги Стивена Шейпина «Научная революция» (The Scientific Revolution, 1996). «Никакой научной революции не было, и эта книга о ней»{39}. Главный источник их дискомфорта (после устранения путаницы со значением слова «революция») указывает на тот аспект изучения истории, который Баттерфилд просто считал само собой разумеющимся и не видел необходимости обсуждать: «главным рабочим инструментом» историка служит язык{40}. Вся книга Баттерфилда «Виг-интерпретация истории» представляет собой критику анахроничного мышления в исторической науке, однако Баттерфилд не обращается к главному источнику анахронизма: язык, на котором мы пишем о прошлом, отличается от языка людей, о которых мы рассказываем[27]. Когда в 1988 г. аргументы Баттерфилда были повторены Эдрианом Уилсоном и Т. Г. Эшплантом, главной особенностью работы историка стал тот факт, что дошедшие до нас тексты написаны практически на иностранном языке[28]. Внезапно выяснилось, что со словом «революция» возникает проблема, которую раньше не замечали, – и со словом «наука» тоже. Дело в том, что это наши слова, а не их[29].
Слово science (наука) происходит от латинского scientia, что означает «знание». Одна точка зрения, основанная на отрицании Баттерфилдом виг-истории и на взглядах Витгенштейна (к ним мы обратимся ниже), заключается в том, что истина, или знание, – это то, что люди считают таковым[30]. В этой логике астрология раньше была наукой – как и богословие. В средневековых университетах основной курс обучения включал семь «искусств» и гуманитарных «наук»: грамматику, риторику и логику, математику, геометрию, музыку и астрономию (включая астрологию){41}. Сегодня их часто относят к искусствам, но изначально каждая дисциплина называлась одновременно искусством (практический навык) и наукой (теоретическая система); например, астрология была прикладным искусством, а астрономия – теоретической системой[31]. Эти науки и искусства давали студентам основу для последующего изучения философии, богословия, медицины или юриспруденции. Эти предметы тоже назвали науками, но философия и богословие были чисто абстрактными изысканиями, без соответствующего прикладного искусства. У них имелись практические последствия и применения – богословие необходимо в искусстве проповедования, этика и политика, изучавшиеся философами, применялись на практике, – но в университетах отсутствовали курсы прикладного богословия или прикладной философии. Они не считались искусствами, и тогда было немыслимо сказать, что философия является искусством, а не наукой, как мы считаем теперь[32].
Более того, среди этих наук существовала иерархия: богословы считали себя вправе указывать философам, чтобы те продемонстрировали рациональность веры в бессмертную душу (несмотря на тот факт, что Аристотель не разделял это мнение: философские аргументы против бессмертия души были осуждены богословами в 1270 г. в Париже); философы считали себя вправе указывать математикам, чтобы те доказали, что любое движение на небесах является круговым, поскольку только круговое движение может быть неизменным и вечным, а также продемонстрировали, что Земля находится в центре всех этих небесных окружностей[33]. Можно сказать, что суть научной революции состоит в том, что она представляет собой успешный бунт математиков против власти философов и тех и других против власти богословов{42}. Примером такого бунта может служить название работы Ньютона «Математические начала натуральной философии» – это название является преднамеренным вызовом[34]. Более ранний пример можно найти у Леонардо да Винчи, который в своем трактате «О живописи»[35], вышедшем после его смерти (1519), писал: «Никакое человеческое исследование не может быть названо истинной наукой, если оно не проходит через математические доказательства. И если ты скажешь, что науки, которые начинаются и кончаются в душе, обладают истиной, то этого нельзя допустить, а следует отрицать по многим основаниям. И прежде всего потому, что в таких умозрительных рассуждениях отсутствует опыт[36], без которого ни в чем не может быть достоверности»[37]. Этими словами Леонардо, который был не только художником, но и инженером, отрицал всю аристотелевскую натурфилософию (именно это он имел в виду, говоря о науках, «которые начинаются и кончаются в душе») и ограничивал истинные науки теми формами знания, которые одновременно являются математическими и основаны на опыте; он упоминает об арифметике, геометрии, перспективе, астрономии (включая картографию) и музыке. Он понимал, что математические науки зачастую отвергались как «механические» (то есть запятнанные тесной связью с ручным трудом), но настаивал, что лишь они способны давать истинное знание. Впоследствии читатели Леонардо не могли поверить, что он имел в виду именно это, но факт остается фактом{43}. В результате этого восстания математиков в наше время философия из чистой науки превратилась просто в искусство.
Главной частью философии – в том виде, в котором эта дисциплина была унаследована от Аристотеля и преподавалась в университетах, – было изучение природы; слово nature (природа) происходит от латинского natura, эквивалентом которому в греческом языке является physis. Для последователей Аристотеля изучение природы означало понимание мира, а не изменение его, и поэтому не существовало искусства (или технологии), которое ассоциировалось с наукой о природе. А поскольку природа есть воплощение самого разума, то в принципе возможно вычислить, как устроен мир. Для Аристотеля идеальная наука состояла из цепочки логических умозаключений, начинающихся с неоспоримых посылок[38].
Когда в XVII в. появилась альтернатива аристотелевской философии, поначалу получившая название «новой философии» (как мы видели, Джон Донн использовал этот термин в 1611), стала очевидной необходимость найти новый словарь для описания нового знания[39]. Слово, которое используется в современном английском языке, science (наука), было слишком расплывчатым: как мы видели, уже существовало много наук. Другой вариант – к нему прибегали довольно часто – заключался в том, чтобы продолжать пользоваться терминами латинского происхождения «натурфилософия» и «натурфилософ»[40]. Поскольку эти термины ассоциировались с более высоким статусом, новые философы, естественно, стали на них претендовать{44}: например, Галилей, будучи профессором математики, в 1610 г. стал философом при великом герцоге Тосканском[41]. (Гоббс считал Галилея величайшим философом всех времен){45}. Для некоторых единственной настоящей философией была натурфилософия. Так, например, Роберт Гук, один из первых, кому платили за проведение экспериментов, прямо говорил: «Задача философии – находить совершенное знание природы и свойства тел», а также способы применения этого знания. Это он называл «истинной наукой»{46}. Такое использование терминов «философия» и «философ» продолжалось гораздо дольше, чем кажется. В 1889 г. Роберт Генри Терстон опубликовал книгу «Развитие философии паровой машины» (Development of the Philosophy of the Steam Engine); под «философией» он подразумевал «науку».
Но термин «натурфилософия» был неудовлетворительным, поскольку подразумевал, что новая философия похожа на старую и у нее нет практического применения. Существовал и другой вариант – использовать уже существующее словосочетание, в котором не было термина «философия», – «естественные науки»; это словосочетание было широко распространено в XVII в.[42] (Только в XIX в. термин «наука» стал повсеместно использоваться как сокращение для «естественных наук».) Существовал и более общий термин «естественное знание». Наука о природе нуждалась в названии, и в конце XVI в. появилось слово «натуралист» – и лишь гораздо позже «натуралистом» стали называть ученого, который изучает живые существа (даже в 1755 г. доктор Джонсон в своем словаре английского языка определяет натуралиста как «человека, искушенного в натурфилософии»). Альтернативой «натуралисту» был «натуристорик», термин, позаимствованный из «Натуральной истории» (Naturalis historia) Плиния (78 н. э.), однако с приходом новой науки репутация Плиния оказалась подорванной, и простые натуральные истории вскоре сменились более сложными
