маленькие деревянные сцены, словно я оказалась в странном театре, где на подмостках демонстрируют не спектакли, а живых рабов. Я впилась глазами в сутулую женщину, стоящую на таком деревянном возвышении. Внизу толпились покупатели, спорили, ругались, выкрикивали свою цену, словно покупали лошадь, а не человека.
«Пусть покажет зубы!» – заорал рыжий гном, а потом потребовал продемонстрировать все ее прелести. Меня передернуло.
– Шевелись! – Стражник пихнул меня в спину, и, держа за веревку, привязанную к шее, потащил к самой большой сцене. Там он что-то шепнул худому, загорелому от постоянного пребывания на солнце человеку, тот окинул меня недоверчивым взглядом и кивком головы предложил следовать за ним.
Меня привели к клеткам, тут-то я и запаниковала: за толстыми железными прутьями, словно дикие животные, сидели люди. Вокруг толпились покупатели, приглядывая себе товар покачественнее. На шее каждого пленника висела табличка с ценой. На меня надели такую же и пихнули к остальным рабам. Я забилась в угол, села на грязный пол и закрыла глаза, дабы не видеть любопытные ощупывающие взгляды.
– Ася! – раздался знакомый голос.
Я открыла глаза, рядом с клеткой, держась за прутья, стоял Пантелей.
– Пан! – Я вскочила на ноги и кинулась к нему, впервые в жизни чувствуя себя так, словно только что мою голову вытащили из петли. – Я так рада! – к горлу подступил горький комок. – Я так боялась, что вы меня не найдете!
Пантелей выглядел уставшим и измученным. Кроме забот и тревог мои поиски ничего не дали. Теперь, увидев меня в таком состоянии в Петенках, гном чувствовал в некотором роде даже облегчение.
– Я пыталась убежать, но была все время связана, даже силой воспользоваться не могла.
Пан настороженно оглядывался и нервничал, словно боялся быть узнанным.
– За тебя просят сто пятьдесят золотых! – пробормотал он. – У нас триста, постараемся перебить цену и выкупить тебя.
Я радостно улыбнулась. Теперь все будет хорошо!
– Где Анук?
– С Петушковым. Ванька тебя на другом рынке ищет. Ладно, я пошел. Главное, – он внимательно посмотрел на меня, – не бойся!
Я кивнула. Гном отошел от клетки, принял скучающий вид и начал рассматривать других невольников. Кажется, никто не заметил нашего торопливого разговора.
Солнце было в зените и нещадно палило, когда начались торги. Стражи вытаскивали одного за другим пленников из клеток и через некоторое время, когда несчастные уходили с молотка, возвращались за новой партией. Я видела хлипкие деревянные ступеньки, ведущие на главную сцену, куда утаскивали невольников: четыре ступени до позора и неволи.
«Хлип-хлип, хлип-хлип», – вторили они шагам заключенных.
Я надеялась на лучшее и старалась не замечать, как дрожат связанные руки и подгибаются колени. Вскоре пришли и за мной. Стражник выволок меня из клетки, и вот уже я делала эти четыре страшных шага, и уже под моим весом ступени издавали «хлип-хлип».
Меня прошиб пот, а перед глазами все поплыло. Веревку, что была на моей шее, привязали тройным узлом к столбу. Я стояла на возвышении, а внизу, словно речная гладь, волновалась толпа, я не видела ничего, кроме нескольких сотен голов.
Кто-то над ухом заорал:
– Девушка, сто пятьтдесят золотых!
Я вздрогнула, краски и звуки вернулись. По толпе прошел недовольный ропот – за такие деньги можно было купить шикарную женщину, а не девочку-подростка с многочисленными синяками и ссадинами.
– Беру! – заорал Пан. Я попыталась рассмотреть его, но все лица расплывались и смешивались.
Ведущий торгов замолк. Я испуганно посмотрела в его сторону: среднего роста, светлые волосы, густые брови, голубые глаза, – таких незапоминающихся лиц тысячи в огромной Словении, – но это уж точно до конца дней запечатлелось в моем мозгу. Он хитро улыбнулся в толпу и прокричал:
– Девушка обладает магическими способностями!
– Я беру ее за двести! – снова услышала я голос Пана.
– Пусть продемонстрирует! – заорал кто-то из толпы.
Ведущий не торопился, на его простоватом лице отражалась борьба мысли, скорее всего, его предупредили о том, что именно я умею. Он понимал, стоит мне развязать руки, как я разнесу половину площади, а сама дам такого деру, что ни одна стража не поймает. Он недоверчиво посмотрел на меня, потом на охранника и коротко кивнул.
Тот подошел ко мне, приставил к горлу нож и прорычал мне в ухо: «Только рыпнись, и тебе конец!» Свободной рукой он развязал путы. «Колдуй», – услышала я приказ. Я усмехнулась в настороженную толпу. «Ну держитесь, детки!»
Я хлопнула в ладоши, ожидая увидеть над головой смертоносный шар, но, очевидно, нервный фактор в виде приставленного к горлу острого лезвия наложил свой отпечаток, – ничего не произошло. Охранник убрал нож и отошел на шаг.
– Да она колдовать не умеет! – заорал кто-то.
– Беру и так! – снова заголосил Пантелей.
Тут из-под сцены тонкими струйками просочился желтый дым. Сначала едва заметный, потом все сильнее и сильнее. Он накрывал торговцев, и вскоре туман распространился по всей площади, так что стало не видно ни зги. Потрясающая возможность улизнуть, я пыталась оторвать веревку, но все было тщетно, только сильнее затягивалась хитро закрученная на шее петля.
«Что, черт возьми, такое получилось, куда делся светильник?» Все вокруг заполнил гнилостный запах, он проникал в ноздри, разливался по легким. Я закашлялась и боялась даже согнуться, слишком сильно затянулась удавка. Я с трудом взмахнула руками, через секунду дыма не стало. Толпа безмолвствовала, а потом началось невообразимое. Память запечатлела только картинки, как лубяные портреты тех, кто выкрикивал цену:
– Двести! – это Пан.
– Двести десять! – Молодой обалдуй в дорогом модном камзоле черного бархата, явно сынок высокопоставленного папаши.
– Двести пятьдесят! – старый хрыч, его поддерживают два молодца-холуя, чтобы тот мог как-то стоять на ногах.
– Двести шестьдесят! – Пан, у гнома испуганное лицо, он боится проиграть.
– Триста пятьдесят! – снова молодой в камзоле.
У меня перед глазами все поплыло, Пантелей не сможет перебить цену. Одинокая слеза потекла по моему бледному лицу, я уже не слышала криков и ничего не видела, кроме шевелящихся губ гнома: «Мы отобьем тебя у покупателя!»
– Две тысячи пятьсот! – Я встрепенулась. Ни черта себе! Я что, стою больше, чем жутко породистый эльфийский жеребец? Площадь снова затихла, все взгляды устремились на выкрикнувшего баснословную сумму.
Он был среднего роста, широкие плечи под пыльной рубахой, черные как смоль всклокоченные немытые волосы, недельная щетина, делающая его похожим на разбойника с большой дороги, крупный рот и глаза карие, миндалевидные. Внезапно я поняла – он даниец!
Мы смотрели друг на друга в упор, будто изучали, оба прекрасно осознавая, что я попытаюсь убежать сразу, как он меня развяжет.
– Продано! – раздался где-то далеко голос продавца.
Мне снова завязали руки, даниец поспешил к сцене. Я спускалась, высоко подняв голову, словно была выше царящей вокруг грязи, а в груди слабой птицей билась надежда, что он меня отпустит.
Мы встретились, он схватился за веревку, висящую как поводок у меня на шее, и грубо потянул.
– Пойдем! – Голос, такой знакомый голос, такой мягкий, бархатистый, как будто я его уже слышала где- то.
Осознание пришло само собой: это он! Он тогда украл Анука! Надежда растаяла, как первый осенний,
