загривок и поволок во двор.
– Куда тащишь? – прохрипела я, разорванный ворот давил на горло.
– Мыться! – кротко бросил он.
Понятие о мытье он имел самое странное. Облил меня четырьмя ведрами ледяной воды из колодца и потянул обратно в дом. Я не могла идти, а потому волочилась за ним, оставляя мокрый след на земле. Я провела ужасную ночь в сенях. Меня связали по рукам и ногам, а конец веревки прикрепили к ножке лавки. Каждый раз, когда я пыталась пошевелиться, путы впивались в нежную кожу, оставляя рубцы.
Утром Авдотий взвалил меня на плечо как поклажу и перенес в повозку, куда предварительно постелили старое одеяло, дабы я не испачкалась после «купания». Не было сил ни сопротивляться, ни плакать, ни бежать. К тому же, при всей моей изобретательности и изворотливости, в обнимку с лавкой далеко не убежишь.
Ехали мы долго, я даже успела подремать. После холодного пола сеней теплое одеяло, разложенное на дне повозки, показалось королевским ложем. Очевидно, спала я очень крепко, потому что открыла глаза только тогда, когда кто-то грубо схватил меня за плечо и выволок наружу. Солнечный свет ослепил, я близоруко прищурилась и невольно сладко зевнула, ничего не понимая со сна.
Мы стояли посреди огромного двора, отгороженного от окрестностей высокой стеной с шапочками башенок. Вокруг толпились стражи, разряженные, даже несмотря на невыносимую жару, в черные плащи с эмблемой, на которой были изображены череп и скрещенные мечи. Они рассматривали меня как неведомую зверюшку и хищно скалили зубы. Моего похитителя нигде не было, а за руку меня держал невысокий коренастый мужичок с большим фиолетовым синяком под глазом. Я окончательно проснулась и начала вертеть головой, рассматривая окружающую обстановку.
Справа высился двухэтажный дом с белоснежными стенами и гладкими изящными колоннами с лепниной. Высокая лестница с полусотней ступенек вела к парадному входу, рядом с которым дежурили стражи. Слева стояли клетки, у меня по спине пробежал холодок, а в желудке неприятно кольнуло. В них сидели люди, изможденные, грязные, худые, в лохмотьях вместо одежды. Маленькая оборванная девочка прислонилась к толстым металлическим прутьям и с интересом и недетской жестокостью в глазах следила за мной. Меня передернуло. Неужели и я буду сидеть рядом с этими несчастными и с затаенной радостной злобой рассматривать вновь прибывших?
– Говорят, ты ведьма? – вдруг сказал мой охранник сиплым прокуренным голосом. Я покосилась на него с неприкрытым превосходством:
– Развяжи руки, и я сейчас же ваш притон взорву!
Тот охнул и отвесил мне такой подзатыльник, что я отлетела на две сажени и уткнулась носом в пыльную землю. В голове зазвенело еще сильнее. Нет, положительно, еще один удар – и на всю жизнь останусь дурочкой. Стражи загоготали, я неловко, стараясь сохранить равновесие и не рухнуть обратно, поднялась на ноги.
– Что ты делаешь, холуй! – вдруг услышала я испуганный окрик Авдотия.
Он выскочил из-за угла дома, как черт из табакерки, кинулся ко мне и начал безуспешно отчищать мои грязные порты и вывернутую наизнанку рубаху. От его неуемной «заботы» меня шатало – особо он не нежничал, оставляя на всем теле синяки. Но когда он плюнул себе на рукав и попытался оттереть мое чумазое лицо, меня перекосило от отвращения. Я отшатнулась от него.
– Где же твоя ведьма? – услышала я и уже без всякого интереса повернулась на звук голоса.
К нам шел высокий полный улыбающийся мужчина, разряженный в белый хитон, что делало его похожим на приходского священника. Черная, аккуратно подстриженная борода, седые волосы зачесаны назад, пухлые лоснящиеся щеки, – он мог бы казаться добродушным весельчаком, если бы не пугающий взгляд черных, глубоко посаженных глаз. Рядом с ним подобно ручной собачке семенил крохотный человечек с пером и свитком в руках и записывал каждое произнесенное толстяком слово. Я присвистнула про себя, если бы за мной так записывали, знатный бы «Словарь глупостей Асии Вехровой» получился.
– Александр Митрофанович! – залебезил Авдотий. – Вот она.
Он осторожно подтолкнул меня в спину. Я непроизвольно сделала шаг вперед и уставилась на толстяка. Граф так напоминал плюшевого мишку, что не вызвал у меня никакого страха.
– Она? – усомнился он.
Авдотий сглотнул и быстро закивал:
– Она, она.
– Худая грязная оборванка и есть твоя ведьма?
– Она дом обещала взорвать, если мы ей руки развяжем, – вдруг подал голос стражник с синяком.
Я бросила на него уничтожающий взгляд – предатель.
– Развяжите ей руки! – кивнул Граф.
Меня немедленно освободили от пут. Я стала быстро растирать пораненные запястья, с ужасом гадая, как скоро заживут рубцы от веревок.
– Ну давай, – опять кивнул Александр.
Я недоуменно воззрилась на него: он чего, действительно хочет, чтобы я его дом взорвала?
– Она словенский понимает? – вдруг спросил он у Авдотия.
– Вчера болтала, – пожал тот плечами.
Я тяжело вздохнула. Громко хлопнула в ладоши, от этого звука все вздрогнули, а охранники непроизвольно отступили на шаг. Над нашими головами загорелся энергетический шар.
– Уже лучше, – кивнул Граф. – А что еще можешь?
Я снова вздохнула и взмахом руки отправила шар в кирпичную стену ограждения дома. Раздался жуткий взрыв, нас накрыло пыльной волной. Сверху посыпались каменные осколки. Я на всякий случай прикрыла голову руками и присела. Туман рассеялся. Стражники осторожно приподнялись с пыльной земли, Авдотий лежал без сознания, поверженный кирпичом. Граф стоял на том же месте и довольно хохотал. Его лицо было черно от сажи, белый хитон стал грязно-серого цвета.
– Дайте этому идиоту сто золотых, – сказал он, продолжая смеяться и тыча пальцем в валяющегося в пыли Авдотия, – а девку под стражу. Продадим завтра какому-нибудь барану, пусть потом сам на себя пеняет, что боевого мага купить захотел!
Ночь я провела в доме, в крохотном чулане, со связанными руками и ногами и заодно с заткнутым кляпом ртом.
Случилось это так: после моей демонстрации силы меня притащили в помпезно и безвкусно отделанный особняк, закрыли в маленькой душной комнатке с огромной кроватью и заколоченными окнами, а местный ведьмак наложил печать на дверь, дабы я не смогла сбежать. Мне разрешили умыться и даже нарядили в короткое черное платьице, едва прикрывающее срамоту. На ноги надели открытые сандалики из мягкой кожи, больше всего похожей на человеческую.
Я дождалась, когда в коридорах все стихнет, и легким заклинанием, сама не ожидая положительного результата, практически бесшумно выломала доску, приколоченную к окну, и осторожно выглянула вниз. Моя темница находилась на третьем этаже, спрыгнуть с такой высоты без травм я не смогла бы ни за какие коврижки, поэтому, прикинув расстояние, скрутила жгутом простыню, привязала ее к ножке кровати и начала спускаться вниз, недоумевая, отчего они не догадались опечатать окна.
Впрочем, ответ я получила незамедлительно.
За оконным выступом я не заметила, что моя комната располагается аккурат над балконом в апартаментах Графа. После того как мои стройные ножки и я сама с задранным до талии платьем повисли над балконным ограждением пред изумленным взором хозяина, судьба моего побега была решена. Меня самым подлым образом связали, заткнули рот тряпкой, чтобы не сильно голосила, посадили в темный чулан со старыми пыльными сундуками – задыхаться от удушающего запаха нафталина – и подперли дверь шкафом. Все! Конец!
На невольничий рынок меня везли в закрытой черной карете, в потолке которой было окошко, загороженное железными прутьями. В него попадали солнечные лучи, расчерчивая пол полосками. Я тряслась на жесткой деревянной лавке и проклинала собственную глупость и неосторожность. Когда карета наконец остановилась и открыли дверь, то меня ослепил яркий дневной свет.
Подслеповато щурясь, я огляделась. Мы стояли посреди заполненной народом площади. Вокруг были
