Стою побледневший. Мне казалось, ритуал длился от силы часа четыре.
— Ау, ты в порядке? — спрашивает африканка.
— Словно два дня бродил по пустыне, — вытираю лоб.
Киа становится рядом.
Пристально разглядывает.
— Бабуля говорит, что ты — особенный. Не совсем обычный белый человек и, вообще, человек. Тебя сопровождает сила, которая привела сюда, велела принять и сделала частью семьи.
— Велела принять?
— Да. Когда тебя привезли, ты был совсем плох — лежал мертвый на заднем сидении. Сначала, еще до границы, водитель развернулся и повез тебя обратно в Аккру. И дальше, по его словам, ему перегородили путь.
Девочка улыбается, ожидая, чтобы я попросил продолжения истории.
— И кто же перегородил путь? — говорю.
— Козы.
— Какие такие козы?
— Самые обычные козы, что общипывают обочину, — рассмеялась африканка. — Но обычными они казались только с виду. Пришлось сбавить скорость — козы, одна за другой, вставали перед автомобилем. Глядели неприятельским взглядом, не прекращая жевать траву. Вот прямо так.
Девочка изо всех сил выпучила глаза и задвигала челюстью.
Я засмеялся.
Она тоже не сдержалась.
Так мы оба хохотали около минуты, схватившись за животы у неподвижной тележки.
— Ладно, что было дальше? — вытираю слезы.
— Машина сигналила, расталкивая животных, и уже почти миновала всех, как на пути встал козел. Крупный, с черной лоснящейся шерстью. Козел тяжело дышал, испуская пар. Было еще самое утро, и воздух не прогрелся. Оттого козлиные ноздри дымели как паровоз. Рогатый тряхнул пышной бородкой и наклонил голову. Затем как ударит в машину. Бах! — девочка с размаху хлопнула по канистре с водой.
— Затем попятился назад, отошел на пяток метров, и с разберу снова. Хрящ! Посыпались кусочки! Зверь готов был разнести все вдребезги. Ни за что на свете не дал бы машине проехать. Водитель испугался, что чем-то разгневал духов. Повернул и окольной дорогой провез тебя в Того. Когда бабуля услышала эту историю, она сразу все поняла. А водитель, дурачок, хотел тебя продать, чтобы мы ему заплатили.
Округляю глаза.
— В итоге мы тебя обменяли на связку бананов, — африканка закрыла лицо ладошками и хихикает.
Открываю рот, но не подобрать нужных слов. Щеки горят.
Девочка придвинулась вплотную и шепчет:
— Бывает, некоторые колдуны приносят человеческую жертву, — она оглянулась по сторонам, — а затем съедают. Совершают ритуальное людоедство, чтобы впитать силу жертвы. Поэтому на белого человека ведется охота.
Показывает на меня.
— Ты не замечал, как на тебя смотрят? Ты сковываешь взгляды. Все считают, что ты наделен красотой и богатством. Смотрят снизу вверх, как на идола. Я раньше не верила и не понимала, ведь никогда не видела европейца, только в фильме. А затем тебя увидела, и сразу все стало ясно.
Она вдруг смутилась, так явно и непосредственно.
Затем нахмурила лоб.
— Поэтому и охотятся. Убивают или, еще проще, отрубают кисти рук. Потом переправляют в Нигерию и продают. В Нигерии все, что угодно продается. Поэтому мало кто им, нигерийцам, доверяет.
Она тихонько толкнула меня в плечо.
— Ой, что с твоим лицом! — рассмеявшись. — Не пугайся, я тебя не съем.
Мне какое-то время не хотелось говорить. Мы молча стояли у тележки, облокотившись на пластиковые канистры, остужающие спину.
— Неужели жизнь одного человека важнее жизни другого? — разрушил я долгую паузу.
— Откуда мне знать! Я такими вопросами не задаюсь, зачем ты меня спрашиваешь? Спроси у бабули или другого колдуна, они все знают.
Показывает худое запястье, окольцованное браслетами, с одного из которых свисает деревянный крестик.
— Видишь, я по воскресениям в церковь хожу. А всю неделю работаю, занимаюсь тем, что требуется. Много дел: убираю, стираю, готовлю, а еще нужно сходить на рынок и за водой. У меня нет времени, чтобы размышлять. А когда есть, я лучше буду думать о чем-то приятном.
— О чем приятном?
Она отвела взгляд, повернулась и принялась толкать тележку. Но та никак не сдвигалась с мета.
Тогда я приложил усилие, и мы двинулись дальше.
— Тебе разве не хочется иметь свободное время?
— Зачем?
— Ну поехать в город, посмотреть что там.
— Да что там смотреть — все одно и то же. Собери сегодня вещи, я завтра утром постираю.
— Почувствовать свободу, что ты можешь отправиться куда угодно и делать что угодно. Узнавать новое, творить любые шалости — все, что взбредет в голову. Понимаешь? Свобода.
— Для меня свобода — это никуда не ходить. Я делаю то, что у меня получается. Готовлю — всем нравится. Или вот так сходить до колонки — тоже хорошо. Мне приятно разговаривать с тобой. Ко мне так никто не относится, ты мягкий как вода. И твои волосы, посмотри какие мягкие!
Тянется рукой.
— Поэтому влился в нашу семью, будто всегда тут жил. Разделяешь с нами кров и еду. Ходишь в туалет, в который даже местные боятся заходить. Ты все принимаешь как есть и не жалуешься.
Затем быстро и взволнованно добавила:
— Но если тебе не хочется толкать тележку, ты только скажи. Я продолжу тянуть одна.
— Киа, мне нравится толкать тележку, — улыбаюсь.
Остаток пути мы провели в тишине, разрезаемой скрипом виляющих колес.
Меня все не покидала мысль: у демона ведь нет формы и никаких границ. Разве восемь жертв способны умерить его аппетит?
* * *На ужин женщины приготовили рис и куриную подливку.
Стемнело. Вся семья сидела во дворе под светом лампы. Мужчины за столом, кушая из общего таза. Женщины в сторонке на земле, со своим тазом.
Комкаю рис пальцами, скатываю в шарик. Макаю в соус и кладу в рот.
Поглядываю на Киа, та смотрит и улыбается. Кладу в рот липкий рисовый шарик и облизываю пальцы. Она тихонько смеется.
Колдунья тычет на Киа пальцем, потом указывает на меня. Что-то произносит на своем диалекте. На французском она не разговаривает.
Африканцы хохочут.
Киа опустила взгляд и смущенно улыбается.
Утром я вышел из комнаты во дворик. На веревках сушится одежда и простыни. На земле трое детишек играют с сухими щепками.
Киа сидит у большого железного таза и стирает. Руки по локоть в белой пене. Тонкие ноги расставлены по бокам, и из-под короткого платья видны трусики. Белоснежные маленькие трусики. Киа не замечает меня. Бьет тряпкой по камню.
Разворачиваюсь, спешу укрыться в комнате.
Многое, что касается быта в африканской семье, я не понимал, да и насчет жизни в целом. Душа ржавела, требовала какого-то глубокого пересмотра. Меланхоличное настроение, когда хочется дождя, а им за окном даже не пахнет. И окна никакого нет, от чего становится еще безнадежнее.
В дверном проеме висит марля, медленно покачиваясь. Целый день я провожу в комнате, читая «Темные аллеи». Затем закрываю глаза и слушаю деревья. Падающие листья лип. Когда идешь по хрустящему ковру, распинывая и подкидывая в воздух.
Вошла Киа, ставит передо мной чашку чая. Села на спинку кресла с дряхлой обшивкой, а в подлокотнике кто-то пальцем расковырял дырку.
Сидит, покачивая гладкой ножкой, практически облокотившись на меня. Чего-то ждет. Сейчас на ней другое
