— Позвольте, господин профессор, — прервал его Иоганн, — я очень рад, что, по вашему мнению, мы находимся в наших временах, но правду вам сказать, меня все-таки беспокоит то обстоятельство, что вы припутываете сюда геологию, а потому я очень прошу вас сказать мне попросту, в числах, в каких именно годах мы находимся и, если только это для вас возможно, — заискивающим уже тоном окончил он, — то я попросил бы вас обходиться бес миллионов.
— Ну, до этого дело, конечно, не дошло, — ободрительно отвечал ученый, — но все же мы удалились от наших дней, судя по этой природе, тысяч… тысяч…
— Боже мой, значит, без тысяч никак нельзя обойтись, — жалобно заметил Иоганн, — ну, на сколько же тысяч?
— Да я так думаю, что не меньше, как тысяч на сто!
— Ой, ой, ой! — застонал несчастный, — сто тысяч лет, сто-о тысяч лет. Господа, в пещеру, ради Бога, в пещеру, я готов, Бруно, на какое угодно колдовство, лишь бы оно вернуло нас куда следует.
— Не понимаю, господа, — попробовал было возразить дядя Карл, в котором уже проснулся ученый, — неужели же мы, только что добравшись сюда, должны немедленно пускаться в обратный путь, ничего не сделав для науки?!
— Ах, господин профессор, — в отчаянии вскричал Иоганн, — да неужели же ради научных исследований вы готовы отказаться даже от употребления костюма?!
— Нет, нет, дядя, — заговорил и Ганс, — прежде всего нам, конечно, необходимо позаботиться о возвращении.
— По-моему, нам следует пройти вдоль берега реки и попытаться отыскать место, свободное от наших преследователей, — заметил Бруно.
— Совершенно верно, — согласился с ним брат, — итак, господа, вперед, нечего терять время, вперед!
Однако, это легче было сказать, чем сделать; оказалось, что разгуливать без костюма под жгучими лучами тропического солнца — решительно немыслимо, а потому нашим путешественникам волей-неволей пришлось заняться изготовлением хотя бы каких-нибудь костюмов.
К сожалению, кроме длинных, кожистых листьев пальмы наши друзья не могли воспользоваться решительно ничем, а потому поневоле остановились именно на этом материале. Каждый из них устроил себе по два обруча или кольца, свитых из гибких прутиков; одно из этих колец надевалось на шею, — другое служило вместо пояса; на эти кольца они нанизали ряд листьев, которые, ниспадая вниз, образовывали нечто вроде юбки и накидки; такие же листья, свернутые в виде конуса, заменили им шляпы. Но особенно много хлопот причинило изготовление обуви, обойтись без которой было совершенно невозможно, так как нога современного европейца без этой принадлежности туалета оказалась, попросту говоря, ни к чему не пригодной частью тела. Наконец, кое-как из тех же прутьев удалось смастерить нечто вроде русских лаптей, которые и закончили экипировку злополучных путешественников.
Грустную картину представляли эти четыре человека, облаченные в одежды, так мало отвечавшие их цивилизации, что особенно резко замечалось при взгляде на фигуры Курца и Иоганна.
— Вот до чего может довести порядочных людей легкомысленное обращение с волшебными снадобьями, — наставительно говорил Иоганн, печально оглядывая самого себя. — Мог ли я ожидать, что когда-нибудь мне придется изображать собой какой-то артишок! Неужели же именно в таком виде придется нам возвратиться в Мадрас, а может быть, и прямо в Нюренберг? Если так, то клянусь вам, что репутация наша погибла раз навсегда…
Тяжело было на сердце и у дяди Карла. Хотя он и не говорил ничего, но, видимо, употреблял немало усилий, чтобы не потерять уважения к самому себе.
В таком-то облачении все четверо пустились, наконец, на поиски за свободным переходом через реку. Однако, едва вышли они на более открытый берег, сделав всего несколько сот шагов, как уже встретили грозное препятствие, наполнившее их сердца новым страхом за свою смелость.
На песчаной отмели, облитой горячим солнечным светом, бесконечной цепью лежали огромные крокодилы, мирно дремля на горячем прибрежном песке.
— Стойте, стойте, — особенным громким шепотом проговорил ученый, обращаясь по преимуществу к Иоганну, шедшему впереди в глубокой задумчивости, — разве вы не видите, Belodon’a Kapffi, по-моему, это вымирающая уже разновидность.
— А как Belodon’a Kapffi называется по-немецки? — равнодушно спросил Иоганн, обводя окрестность взором, направленным слишком высоко для того, чтобы приметить чудовищ.
— Да неужели же вы их не узнаете сами!..
Увы, судя по тому отчаянному воплю, который в эту минуту вырвался из груди Иоганна, можно было смело сказать, что он кое-что смыслит в зоологии.
— Назад, назад… — кричал он. — Боже мой, да ведь это крокодилы… Ах, господин профессор, ради Бога, называйте вы в таких случаях вещи их настоящими именами, иначе, может статься, что, не дождавшись вашего перевода, я буду съеден кем-нибудь из здешних жителей только потому, что не знаю латинского языка.
— Ну, как бы то ни было, — заявил Ганс, — а дальше нам идти незачем, — потому что здесь река, как видно, еще менее проходима…
Вследствие этого соображения все повернули назад, намереваясь исследовать берег в другом направлении. Но судьба, казалось, преследовала наших героев, потому что не прошло и пяти минут, как на пути им встретилась огромная змея столь внушительного вида, что все единогласно решили за лучшее вернуться на прежнее место, где Иоганн снова нашел свою черепаху, все еще лежавшую на песке. Здесь, на широкой полянке, все опустились на песок и предались грустным размышлениям.
Полураздетые, голодные, усталые, окруженные тысячами непривычных опасностей, среди чуждой, непонятной им природы, они вдруг с необыкновенной ясностью почувствовали всю полноту своей беспомощности и всю безвыходность своего положения.
— Не знаю, господа, каково ваше мнение, но на мой взгляд, положение Робинзона на его необитаемом острове было гораздо лучше нашего, — мрачно произнес Иоганн, прерывая тягостное молчание.
— Ну уж, это вы преувеличиваете, — возразил Ганс, желавший ободрить товарищей по несчастью. — Во-первых, Робинзон был отделен от своего спасения целым океаном, тогда как нам нужно пройти до наших пещер всего каких-нибудь три четыре мили; во-вторых, он был совершенно одинок, а нас четверо; наконец, Робинзон был постоянно осаждаем кровожадными людоедами…
Едва только успел Ганс упомянуть о людоедах, как Иоганн снова заволновался.
— Ах, господа, ведь о людоедах-то мы и забыли! — воскликнул он, прерывая речь Ганса. — Подумайте, — уж если в наши времена дикари пожирают себе подобных, так в эти времена, я думаю, они и в рот ничего не берут, кроме человечины!
— Любезнейший Иоганн, — строго заметил Курц, — должен вам сказать, что вы плетете небылицы, обнаруживая полное свое невежество в этом вопросе. Можете быть уверены, что здесь вы так же неприкосновенны, как и в Германии.
— О, господин профессор, я боюсь, что, благодаря своему телосложению, вы слишком легко относитесь к этому вопросу, но ведь есть люди…
— И повкуснее дядюшки, хотите вы сказать, — вмешался повеселевший уже Ганс, — но, хотя вы и очень лакомый кусочек, однако я отвечаю вам за целость вашего организма: во всяком случае, советую вам больше доверять науке.
— Ах, господин профессор, ради
