Плезиозавр[1].
Увлеченный этой счастливой находкой, профессор взобрался на откос и, позабыв все на свете, с юношеским пылом принялся откапывать останки этого гигантского представителя исчезнувшей фауны.
Между тем остальные, устроив из корзин нечто вроде двух носилок, занялись переноской глины на место постройки, предоставив ученому без помехи предаваться своему занятию. Наконец, после двух или трех туров, братья решили, что запаслись материалом в достаточном количестве, а потому только вдвоем отправились в последний раз к оврагу, чтобы набрать еще одну корзину глины и привести с собой не в меру усердного к науке ученого. Однако заботливость их оказалась на этот раз немного запоздавшей, потому что, придя на место дядюшкиных раскопок, они нашли его в самом жалком положении. Несчастный неподвижно лежал близ своего ископаемого сокровища и от полного изнеможения едва мог отвечать на вопросы племянников.
— Эге, дядя, да ты, кажется, основательно переработался, — проговорил Ганс, покачивая головой.
— Ох, кажется, что так, — дребезжащим голосом отвечал профессор, — потому что не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой.
— Но, надеюсь, ты все же будешь в состоянии подняться на ноги? — спросил Бруно.
— Боюсь, как бы ты, милый, не обманулся в своей надежде, — уныло возразил несчастный копальщик, еле шевеля языком.
— Вот как! — растерянно проговорил Бруно. — Ну, что же мы станем теперь делать?
— Что делать? Очень просто, вместо последней порции глины нам с собой придется нести в корзине собственного дядюшку, вот и все.
— Ах, господа, неужели же вы понесете меня в корзине, а нельзя ли это устроить как-нибудь иначе?
— Иначе? Да как же ты устроишь это иначе?
— Ну что ж, если нельзя, так уж несите хоть в корзине. В сущности, тут, конечно, нет ничего смешного или необыкновенного, но ведь вы знаете, как устроена голова у этого несносного Иоганна…
Грустную картину представлял расслабленный профессор, которого племянники устроили кое-как в тесной корзине и затем бережно понесли от места его недавнего подвига. Ганс, желая сколько-нибудь развлечь его грусть, заговорил было о плезиозавре, но дядя прервал его на первом же слове.
— Ради Бога, не говори мне ничего об этом уроде, которого природа неизвестно для чего раздула до таких размеров, — проговорил он с горечью, после чего братья не нарушали уже его унылого раздумья.
Но судьба, очевидно, преследовала сегодня профессора, так как внушила Иоганну, по мнению ученого мужа, совершенно нелепую мысль — пойти навстречу своим возвращающимся друзьям. Вот почему он совершенно неожиданно появился вдруг перед печальной процессией и, заметив жалкое состояние своего патрона, наполовину упакованного в корзину, прежде всего испугался.
— Боже мой, что с вами, господин профессор? — воскликнул он, подбегая. — Уж не ранены ли вы?
— О нет, слава Богу, я не ранен.
— Не ранен? Ну, стало быть, вы нездоровы.
— Нет- нет, слава Богу, я совершенно здоров.
— Здоровы, — в недоумении уже проговорил Иоганн, — но, в таком случае, зачем же вы забрались в корзинку?
— Ах, Иоганн, да чего же вы так пристали ко мне с этой несчастной корзиной? И наконец, что же вы находите тут особенно удивительного в том, что я сижу в этом приспособлении? — отвечал профессор, стараясь в притворном равнодушии скрыть неловкость своего положения.
Услышав этот ответ, Иоганн даже руками развел в недоумении.
— Как! Так вы находите, что для ученого нет ничего естественнее, как сидеть в корзинке? Не хотите ли вы уверить меня, что в Европе принято носить археологов в кошелках, точно крендели?
Увы, сравнение это окончательно сломило мнимое спокойствие дяди Карла и несчастному пришлось, наконец, сознаться, почему именно находится он в таком печальном положении. Это сознание было, конечно, необыкновенным торжеством для Иоганна. Это дало ему прекрасный предлог очень долго распространяться по поводу своей собственной рассудительности, простирающейся вплоть до способности предвидеть будущее. Ну, разве не говорил он, что профессор непременно свихнется (физически, конечно, а не умственно); разве не твердил он с утра и до вечера, что порядочному европейцу просто непристойно пребывать здесь, среди столь сомнительного человечества, и что им было бы самое лучшее как можно скорее вернуться к своим собственным временам… Так вот нет же, его никто не хочет слушать, несмотря на некоторые полномочия фрау Курц. Профессор до потери сознания занимается геологией в такие времена, когда об этой науке и помину еще нет, а его племянники превратились в допотопных плотников и печников!
— Однако, милый Иоганн, — примирительно заметил Бруно, — что же вы хотите, чтобы мы делали?
— Что делали? — воскликнул тот. — Вот это мне нравится, вы не знаете, что нам делать! Ну, извольте, я вам это скажу. Делайте лодку, корабль, плот, стройте через реку мост, копайте под нею туннель, одним словом, делайте, что хотите, но стремитесь возвратиться восвояси! Иначе мы доживем до того, что, пожалуй, все не прочь будем залезть в корзинки. Знаете ли вы, например, с каким известием вышел я к вам навстречу?
— А разве что-нибудь случилось? — с беспокойством спросил Ганс.
— Вот то-то и дело, что случилось; положим, пока нет еще ничего опасного, но я уверен, что мы не замедлим дождаться самых неприятных событий во вкусе разбойников с большой дороги. Вы знаете, что, как только вы ушли в последний раз за глиной или, лучше сказать, за вашим дядюшкой, как вдруг к нам нахлынула толпа туземцев человек в пятьдесят. Тут были семьи со стариками, женщинами, детьми и даже с запасами провизии. Все они пришли хотя и с довольно отдаленных мест севера, но все же наш старик, как оказалось, знает из них очень многих, так что они могут считаться уже жителями этой местности. И как вы думаете, что это было такое? — торжественно спросил Иоганн.
— Это были переселенцы, — слабым, но уверенным тоном отвечал Курц.
— Вот именно. На этот раз вы угадали, господин профессор. Да, это были переселенцы. Из разговоров их я понял, что на севере, недалеко от нас, уже показалось то племя, которое они называют «другими людьми». Для человека, имеющего достаточно проницательности, нетрудно, конечно, представить себе, что будет дальше; я, по крайней мере, не жду ничего хорошего.
Известие это подействовало на ученого, по-видимому, оживляющим образом.
— Господа, — произнес он взволнованно, — не будем терять времени на эту бесцельную остановку, несите меня скорее туда. Ведь мы имеем случай наблюдать маленький эпизод того великого акта, который называется заселением земли человеческим родом.
Закройте глаза и попробуйте представить себе какую-нибудь неведомую, благодатную страну; заставьте столетия мелькать перед вашим внутренним взором с быстротой минут, и тогда вы увидите, как мало-помалу разрастается в целое племя маленькая горсточка ее первоначальных обитателей, и как все теснее становится там жить человеку. И вот племя
