дождя. Гул этот перекатывался где-то далеко, словно выходя из самых недр размокшей немецкой земли. Была секунда, когда я испугался, вспомнив о губительных водных валах, которые вдруг поднимаются ни с того ни с сего в горных реках. Но не было во всей этой тьме гор, к тому же река неподалеку шумела хоть и грозно, но по-прежнему. «Что же, – сказал я, – мы договорились обо всем». Но не слушал меня Степан. По- черепашьи выставив под дождь голову в панамке, он слушал тот же гул, и на черном лице его, почти утратившем границы во мраке, настороженно плавали глаза. Казалось, они вот-вот уплывут за черный горизонт, чтобы высмотреть там все и разведать. Однако – нет, глаза остановились, и границы черной лоснящейся рожи обозначились.
– Байки, – проговорил Степан сдавленным шепотом и медленно сгреб меня за лацканы. – Тут-то мы…
Но раздавливая с шипеньем воду, подъехал автомобиль, и полицейский подошел ко мне. Степан растаял во мраке, а полицейский заговорил. Я покликал Кнопфа, и тот, дожевывая и утираясь, выскочил из автобуса.
– Ага, – сказал он, выслушав полицейского, и переспросил:
– Туристише райзэ?
И полицейский ответил, что безусловно «Яволь!»
Потом полицейский чин забрался в свою машину, мы затворились в автобусе и вместе осторожно поехали к реке. За мостом немец включил у себя мигающий багровый огонек и поехал совсем медленно. Надо думать, что по его понятиям началась плохая дорога. Мы ползли довольно долго, и мне уже стало казаться, что это чей-то багровый глаз неотступно следит за нами. К тому же мигающий огонек вел себя как живой: он раскачивался из стороны в сторону, приподнимался, опускался, останавливался ни с того ни с сего. Я почувствовал облегчение, когда мы, наконец, остановились. Полицейский вышел из машины, и теперь другая красная мигалка зажимом держалась за его погон. Кнопф выругался, глядя, как шуцман уходит во тьму.
– Ужас, Шурка! Чего ж они тут напридумывали? Главное, что от него глаз отвести не можешь, а он моргает, падла, он моргает!
Вскорости полицейский вернулся, вошел к нам в автобус и принялся толковать с Кнопфом. Был он абсолютно мокр, но вел себя, как сухой.
Дети давно уже не спали, но помалкивали. Иногда только перешептывались, но почему-то по-английски. Впрочем, они успели привыкнуть ко многому.
– Внимание! – сказал Кнопф. – Внимание! – повторил он, когда полицейский вышел. – Предстоит экскурсия.
– Девочки спят, – сказал Сергей, а что они хихикают, так это сон такой.
– Почему полиция? – спросил Лисовский.
– Это не полиция, – злорадно проговорил Кнопф, – это драматургия такая. Вот вам Александр Васильевич растолкует.
– Анюта! – сказал я. – Ты помнишь Вифлеем?
Ох, как вспыхнули серые глаза! И белолицая Нина стиснула Анютины легкие пальцы так стремительно и сильно, что поначалу я испугался, а потом совесть заныла, как отрезанная нога. Мальчики что-то шепнули своим подругам, но те, кажется, и не слышали их. Но, скорее всего, мне почудились эти перешептывания, я придумал их тогда же. Нет, ребятишки поверили мне, поверили в большую игру, в которой и нам нашлось место.
Кажется, и ветер с дождем, и бушующая вспухшая река не только не пугали их, но напротив – придавали моим словам о необычайном представлении вкус истинности.
– А там, на острове, – спросил Лисовский, – там и в самом деле развалины замка?
– А что мы будем есть? – спросил Сергей, когда мы вышли из автобуса в непогоду, но увидел полицейского с мигалкой на плече, замолчал и уж до самой воды не вымолвил ни слова.
Потом дети, я, полицейский с мигалкой забрались в резиновый катер с задранным над водою мотором. Кнопф уперся сзади, закряхтел, толкнул, и мы закачались на черной зыби.
– Кнопф, – сказал я, чувствуя, как гадкая слабость подкатывает откуда-то снизу. – Прыгай, Кнопф.
– Не бойся, – сказал Володька с берега, – я все налажу. Должен же кто-то быть на берегу. – Он быстро исчез в дождевом мраке. То ли ушел, то ли темнота была так густа в ту ночь. Мне показалось, Кнопф сказал еще что-то. «Мне не нравится твоя идея, Барабан». Нет, пожалуй, только показалось.
Тем временем Анюта сказала что-то полицейскому. Тот ответил, и дети немедленно принялись по- английски обсуждать услышанное. Это был плохой признак. Столь явно не считаться со мной – этого они еще себе не позволяли. Хиханьки в автобусе не в счет.
– По-русски я разбираю лучше, – сказал я. Ребята примолкли, и в тишине мы все вдруг почувствовали, с какой силою несет нас река. Вода неслась по руслу и в то же самое время она копилась в нем, переполняла его, как переполняет человека ярость.
– Это будет представление? – спросил Петр. – Кто же увидит нас в развалинах?
– Что за ящики? – спросила Анюта, – Реквизит? Почему Кнопф на берегу? Может быть, царя Ирода решили изображать вы? Не получится. Настоящий Ирод – Кнопф.
О, как я был доволен, что не вижу их лиц!
– Минуту! – «Хотите про Кнопфа? Вот вам!» – Кнопф устраивает все на берегу.
Стон разочарования. Компания, надо полагать, вспомнила, как Кнопф уже был импресарио. И тут впереди послышался шум. Кто слышал такое, не перепутает. Так шумит на камнях вода. Полицейский проговорил что-то, видно, выругался для бодрости и заработал веслом.
Он умел это, черт возьми! Он не спорил с рекой, лишь аккуратно подталкивал наше суденышко, и течение делало остальное. Мы так и не увидели камней, о которые шумела река. Лодка уткнулась во что-то темное, и это оказалось отлично сработанной пристанью. «Александр Васильевич, он говорит – приплыли».
Он не пошел с нами вглубь острова. Просто вложил мне в ладонь фонарь, взмахнул другим фонарем, указывая направление, выбросил на пристань ящики и соскочил в катер. Звякнул о причальное кольцо карабин, и, теперь уже грохоча мотором, наш провожатый ушел против течения.
И в самом деле, развалины оказались неподалеку. Нам не пришлось искать вход, и дверь тяжелая, как надгробие, была незаперта. Мы вошли и оказались не то в разбойничьей пещере, не то в придорожной таверне, словом – в таком месте, какого и быть бы не должно.
– Дешевка, да? – сказала Анюта, поворачиваясь к остальным, – Я видела такое на Мальте.
– Сухо, – сказал Сергей, – светло. Вот камин, дрова и уголь. Не ворчи. Развалины настоящие.
Лисовский усадил Нину в просторной нише в стене. Там лежало какое-то рядно, и девочка забралась на него с ногами. Мало сказать тихая, она была беззвучная.
– А теперь? – спросил Сергей.
– Да, теперь.
– Что теперь?
– Может быть, разведете огонь? – Я бросил коробок, и Анюта схватила его, поймала, сцапала. А мне на краткий миг стало весело. Я изо всех сил старался не показать, что понятия не имею, как растапливать камин, а тем более углем. Узнай это Кнопф – вот бы порадовался.
Тут что-то случилось с ветром. Он перевернулся в очажной трубе, выперхнул к нам едва собравшийся в дымоходе дым, провыл коротко и улетел, как пушечное ядро, оставив нам звук, который долго трепетал еще в теснине дымохода.
– Сюда придут зрители?
– Ну, не на пристани же играть.
– А может быть, мы уже играем.
И обернулись ко мне.
А я сказал «Да». Вот тут-то до меня и дошло, в какую историю я влопался. То есть, нет. Я же еще в Польше знал, что мы будем сидеть на этом острове, и река будет пухнуть под шипящим дождем. Знал я это! А иначе нас не было бы тут. Значит, не в истории было дело. Я обманывал их. Я обманывал их, и внутри у меня был ледяной покой, как в ноябре на веранде. И нечего крутить, нечего вилять, нечего говорить самому себе: «Я выучился этим штукам от великой нужды». Или: «Меня заставила жизнь». Ерунда! Штукам
