– Один из них, адвокат, собирает старинные манускрипты, – сказал отец Кевин. – Он может заинтересоваться приобретением фрагмента книги Келли. Этот парень и картины покупает, и всякие современные вещи. А главное – он при деньгах.
– Вы имеете в виду Джона Куинна? – спросила я, удивив его.
Я вкратце поведала ему историю моего визита к Стайнам и знакомства с Анри Матиссом.
– Куинн покупает его работы, – сказала я, а потом рассказала отцу Кевину, как однажды привела свою клиентку в студию Матисса.
Это было полной катастрофой. Миссис Фрейзер из Род-Айленда заявила Матиссу, что цены у него высоки до неприличия и что, хотя муж разрешил ей купить несколько картин для дома в качестве памятных сувениров из Парижа, она никогда не станет тратить тяжелым трудом заработанные деньги на мазню из пятен краски.
Я тогда решила, что это выведет Матисса из себя, но он лишь рассмеялся. Затем на беглом французском, которого та не могла уже разобрать, сказал мне, что, похоже, лучшие его покупатели – женщины незамужние, вроде сестер Коун из Балтимора. Миссис Фрейзер перебила его и указала на незаконченную картину, стоявшую на мольберте у окна, которое выходило на Нотр-Дам.
– Я вас умоляю! – воскликнула она. – И это должно изображать церковь? Даже я нарисовала бы более похоже!
На этот раз Матисс не засмеялся. Я принялась извиняться перед ним по-английски и по-французски одновременно, а потом добавила, что, хоть и ограничена в средствах, с гордостью приобрету у него что-нибудь – эскиз, набросок или…
Слава богу, он пожал плечами и, покопавшись в своих бумагах, извлек оттуда рисунок цветка, сделанный углем резкими злыми штрихами.
– Un cadeau pour vous[85], – сказал он, поставил внизу свою подпись, завернул набросок в газету и с поклоном вручил его мне.
В ответ я засыпала его своими «мерси». Мне бы остановиться, но я продолжила и сообщила ему, что много фотографировала этот собор, после чего предложила принести ему один из моих снимков в качестве ответного жеста.
Но он от моего предложения отказался.
– Предпочитаю не искажать свое видение, – сказал он, выдвинув встречное предложение: я могла бы сфотографировать его работы.
Я с жаром заявила, что это было бы большой честью для меня. Однако потом представила, как тащу вверх по лестнице все оборудование, и поняла, что никогда сюда не вернусь.
Миссис Фрейзер начала терять терпение. И злиться на меня.
– Вы поощряете плохую живопись, – заявила она, когда мы шли по мосту Пон-де-Сулли.
В сувенирном магазине на Иль Сен-Луи она купила акварельный этюд Нотр-Дам. А я больше никогда не бывала в студии Матисса, как никогда больше не слышала о Стайнах.
Отец Кевин сказал, что этот Джон Куинн, возможно, приедет в Париж вместе с Питером. Я представила, как он приветствует меня, словно свою ирландскую соотечественницу из Америки. А потом мы вместе идем в студию Матисса. Вот удивились бы Гертруда и Алиса!
Отец Кевин предупредил, чтобы я никому не говорила о приезде Джона Куинна в Левен. По его словам, в вопросе осторожности мы не сможем переусердствовать, учитывая, что во Франции развернулась активная антигерманская пропаганда, а англичане и британская пресса готовы видеть Ирландию в союзе с Германией теперь, когда мир, похоже, катится к войне.
Мадам Симон внимательно следила за ситуацией на Балканах. И была очень довольна, что, согласно какому-то договору, Сербии удалось отхватить большой кусок Австрийской империи. Но ее настораживал союз Германии с Австрией и Венгрией.
– Бошам это не понравится. И они отомстят.
Она также следила за Эльзасом. В ноябре там начались беспорядки из-за того, что какой-то девятнадцатилетний немецкий лейтенант пообещал своим солдатам награду за каждого из наколотых на штык wackes[86].
– Германская армия бьет демонстрантов, – сказала тогда мадам Симон. – Французы должны будут войти туда, чтобы защитить свой народ, и тогда война.
Французы этого не сделали. Но эльзасская женщина на рождественской ярмарке не появилась. Граница между Францией и Германией была практически перекрыта. Переговоры зашли в тупик. В этом году я не послала домой поздравительных открыток. Не хотела отправлять их непосредственно из Парижа.
Зазвонили колокола. Ректор встал. Сегодня он отправлял службу. Отец Кевин стоял рядом. Оба были в красивом золоченом облачении. Закрыв глаза, я молилась: «Питер. Пожалуйста. Питер». Но Питер не появился.
Отец Кевин читал проповедь на английском. Отец ректор знал, что люди приходят послушать отца Кевина, и хотел, чтобы конгрегация была большой и щедрой.
– «…Не было им места в гостинице»[87], – начал отец Кевин, а потом перешел к рассказу о том, что прямо сейчас люди в Дублине голодают, потому что работодатели уволили бастующих рабочих. – Отцы не могут прокормить своих детей. Матери не могут согреть младенцев. А ведь все это тоже святые семейства. И нет им места в собственной стране.
Я понимала не все из того, о чем он говорил, но четко знала, что происходит во время забастовок: моя мама сама несколько месяцев кормила семью О’Брайенов, живших под нами, когда Джо О’Брайен ходил в пикеты на стачке железнодорожников.
Отец ректор что-то шептал сидящему рядом с ним священнику. Он был недоволен. А я вспомнила, какие проблемы с кардиналом были у отца Салливана из церкви Святой Бригитты после того, как он прочел проповедь в поддержку забастовщиков.
Во время сбора пожертвований священники пели «Adeste Fideles», «Придите, верные». Я закрыла глаза. Питер задержался, но он мог прийти в любую минуту. Давай же, Иисусе. Это ведь Твой день рождения, будь щедр и великодушен. Послышались чьи-то шаги. А потом я почувствовала, что кто-то опускается на скамью рядом со мной.
Спасибо, спасибо Тебе, Господи. Я обернулась, готовая улыбнуться. Но это была всего лишь очень высокая женщина, которая продолжала усаживаться на скамью. Рядом с ней устроилась девушка, которая тащила за собой маленького мальчика. За ними села пожилая дама. Высокая женщина улыбнулась мне. Она, бесспорно, была красавицей. Старше, чем я. В белокурых волосах, уложенных локонами, виднелось много седины. На голове была шляпка – вполне возможно, что от Шанель. У нее были очень необычные глаза – не совсем карие, а какого-то золотистого оттенка.
Погодите-ка, да я ее знаю. Мод Гонн. Она – человек известный. «Ирландская Жанна д’Арк» – именно так называли ее газеты, когда она приехала в Чикаго с майором Джоном Макбрайдом собирать деньги на дело. И вот сейчас она была здесь, на мессе, рядом со мной. Такая благочестивая. Все это выглядело почти театрально. Во время освящения Святых Даров она очень низко опустила голову, закрыв глаза. Подняла подбородок, когда поднесли облатку, потом внимательно посмотрела на белый кружок, который отец Кевин держал в пальцах, – тело Христово. Маленький мальчик начал стучать ботинками по скамье, и пожилая
