Работник Синтрама привязал лодку у мостков. Встречать его собрались почти все – и взрослые, и дети.
– Хозяин шлет вам солод и зерно, – сказал Бык Монс, как научил его Синтрам. – И солод, и зерно, а то он прослышал, что у вас самогон кончился.
Люди точно с ума сошли. Прыжками помчались к мосткам, начали чуть не драться из-за мешков. Капитан Леннарт остолбенел. Разве такого он хотел, когда просил у Синтрама картофель и посевное зерно? Он ни слова не сказал про солод!
Он в несколько лихорадочных гребков подогнал лодку к мосткам и выскочил.
– Оставьте мешки! – крикнул он, но никто его не слушал. Он был вне себя от гнева. – Не хотите? Так пусть рожь превратится в песок у вас во рту, а картофель оборотится камнями!
И в ту же секунду выяснилось, что капитан Леннарт сотворил чудо. Две женщины, подравшиеся из-за ветхого рогожного мешка, разорвали его пополам, и оттуда посыпался серый речной песок. Мужчины вдруг сообразили, что картофель не может быть таким тяжелым. В больших мешках вместо картофеля оказались камни.
Песок и камни. И ничего больше – только песок и камни.
Люди замерли в немом ужасе – на их глазах произошло чудо. Этот странник божий – чудотворец!
Капитан Леннарт тоже застыл на месте – не мог прийти в себя от удивления. И только Бык Монс, работник Синтрама, хохотал от души.
– Поезжай домой, – скомандовал ему Леннарт. – Поезжай, пока они не поняли, что за шутку сыграл с ними твой негодяй-хозяин. Когда до них дойдет, они утопят твой баркас, да и тебя заодно.
– Ты думаешь, я их боюсь? – заносчиво сказал Бык Монс, но Леннарт так на него посмотрел, что тот взялся за весла.
Леннарт честно объяснил крестьянам, что никакого чуда не совершал, что все это злой розыгрыш Синтрама. Но ему никто не хотел верить. Слухи о страннике-чудотворце пошли по всей округе – охотнее всего люди верят небылицам. Никто даже не усомнился, что капитан Леннарт совершил чудо. И среди крестьян он пользовался большим почтением.
С тех пор его иначе, как странник Божий, никто и не называл.
Глава двадцать шестая
Кладбище
В этот прекрасный августовский вечер на зеркальной поверхности Лёвена не было ни малейшей ряби, а холмы подернулись сизой закатной дымкой. Становилось прохладно. Беренкройц, коренастый, с фигурой борца полковник с белоснежными усами, спустился к берегу и уселся в старую деревянную плоскодонку. В заднем кармане брюк у него лежала колода карт. С ним был его старый соратник, майор Андерс Фукс, и маленький Рустер, замечательный флейтист, барабанщик Вермландского корпуса егерей. Он много лет не расставался с полковником, был его адъютантом и другом.
На том берегу – старое, неухоженное кладбище прихода Свартшё с разбросанными кое-где покосившимися и ржавыми железными крестами, с кочками и ямами, как на невспаханном поле. Оно заросло осокой и полосатым канареечником, то ли диким, то ли когда-то нарочно посаженным для напоминания, что ни одна человеческая жизнь не похожа на другую. Жизни людей такие же разные, как листья этой травы, – двух одинаковых не найти, хотя все похожи. Дорожек, усыпанных гравием, нет и в помине, нет и деревьев, в тени которых можно укрыться от солнца, если, правда, не считать старую липу на заброшенной могиле дьякона. Кладбище обнесено высокой замшелой каменной оградой. Безутешное зрелище – кладбище убого и безобразно, как лицо старого ростовщика, посеревшее от стонов и проклятий тех, кого он лишил надежды на достойную жизнь. Некоторые могилы вынесены за ограду. Например, могила Аквилона, того самого, что умер в прошлом году в Экебю. Гордый и благородный человек, бесстрашный воин, удачливый охотник и игрок. Ему всегда улыбалась удача, но кончил он тем, что проиграл все свое состояние, оставил жену и детей без наследства. Впрочем, он давно уже променял семейную жизнь на общество кавалеров в Экебю. А прошлым летом проиграл и свое поместье, единственное, на что могла как-то существовать его семья. И чтобы освободиться от этого долга, он застрелился. Ничего удивительного, что его похоронили за оградой, – самоубийц не хоронят в освященной земле.
После его смерти их осталось двенадцать. Никто не занял место Аквилона, если не считать нечистого духа, появившегося из кузнечного горна в ночь под Рождество.
Что ж, кавалеры прекрасно знали, что каждый год один из них должен умереть, но смерть Аквилона выбила всех из колеи. Умереть – что ж дурного? Кавалеры не должны стариться и дряхлеть. Если полуослепшие глаза уже не отличают пику от червы, если дрожащая рука не в состоянии поднять бокал с пуншем, зачем тогда жить? Но сама мысль быть похороненным, как собака, за оградой кладбища, где овцы топчут укрывшую тебя землю, где лопата или плуг будут постоянно тревожить твой покой, где прохожий даже не подумает умерить шаг и задуматься, где дети будут хохотать во весь голос и гоняться друг за другом и никто их не остановит? За стеной, за которой наверняка не будет слышно, как протрубит рог архангела, созывающий мертвых на последний суд? Найти здесь свое последнее прибежище? Какой ужас!
А сейчас Беренкройц плывет на плоскодонке через Лёвен. Тихим августовским вечером плывет он по озеру моей мечты.
О, это озеро! На берегах его видела я, как прогуливаются за неторопливой беседой боги, как из вод вырастают и вновь скрываются волшебные замки. О, это озеро!
Он плывет мимо залива Лагэ, где на полукруглой песчаной косе прямо из воды растут полные тайн ели, где на крутом откосе до сих пор видны развалины крепости, построенной когда-то морскими пиратами. Он плывет мимо елового парка на мысе Борг, где над обрывом чудом держится вцепившаяся в камень толстыми корнями сосна, он плывет как раз там, где застрелили огромного медведя, где с незапамятных времен видны уже еле различимый курган и осыпающиеся каменные могильники.
Он огибает мыс, привязывает лодку и поднимается к могиле Аквилона по вспаханному полю, принадлежащему графу из Борга.
Присаживается у могильного холмика и легонько похлопывает землю. Так, полусожалеюще-полуободряюще, похлопывают одеяло, укрывающее тяжелобольного
