— Ты не представляешь, сколько раз я пытался поговорить с ней — не счесть.
— И поговорил?
— Да, говорил при каждой нашей встрече — почти об этом, но все никак не получалось высказаться открыто, сам понимаешь.
— Почему?
— Ну, только я опять собрался сказать: «Мисс Линдон, могу ли я преподнести вам дар своей привязанности…»
— Это вот так ты всякий раз намеревался начать?
— Да нет, не всегда так: раз одними словами, в другой иными. По правде сказать, я заучил наизусть коротенькую речь, но мне никак не удавалось ее произнести, поэтому я решил сказать хотя бы что-то.
— И что ты сказал?
— Да ничего, понимаешь, до дела у нас так и не дошло. Только-только рот раскрою, она сама мне всякие вопросы задает: люблю я широкие рукава или поуже, цилиндры или котелки, ну, и прочую подобную чушь.
— В этот раз тоже?
— Да… не мог же я не ответить, а пока отвечал, упустил возможность признаться. — Перси натирал свой монокль. — Я столько раз начинал, а она так часто затыкала мне рот, что мне уже кажется, что она догадывалась, о чем я хочу поговорить.
— Думаешь, догадывалась?
— Наверняка. Однажды я пошел с ней на Пикадилли и заманил в магазин перчаток в Берлингтонском пассаже. Там я хотел предложить ей руку и сердце — всю ночь глаз не сомкнул, все о ней мечтал, едва не впал в отчаяние.
— Предложил?
— Вместо этого девица за прилавком уговорила меня взять дюжину перчаток. А когда их доставили мне домой, оказалось, они на три размера больше, чем надо. По-моему, мисс Линдон вообразила, что я с ней заигрываю, потому что ушла, оставив меня в лавке. Вот после этого девчонка и продала мне кучу всего: я никак не мог от нее отделаться. И все на меня глазом зыркала. Кажется, стеклянным.
— Заигрывал-то ты с кем — с мисс Линдон или с продавщицей?
— Как будто с продавщицей. Она прислала мне полную коробку зеленых галстуков и заявила, что я сам их заказал. Денек выдался незабываемый. С той поры я в Пассаж ни ногой и не собираюсь.
— Мисс Линдон неправильно тебя поняла.
— Не знаю. Вечно она неправильно меня понимает. Однажды сказала, что я убежденный холостяк, что такие, как я, не женятся, потому как это, по ее словам, у меня на лице написано.
— Тяжко тебе тогда пришлось, с твоими-то намерениями.
— Очень тяжко. — Перси опять вздохнул. — Что ж я такой пропащий. Не тот я человек, что специально все портит, но если попадаю впросак, то всерьез.
— Говорю тебе, Перси, выпей!
— Сам знаешь, я в рот ни капли не беру.
— Вот ты заявляешь, что твое сердце разбито, а потом, тем же тоном, что в рот не берешь: да будь твое сердце действительно разбито, вся трезвость отправилась бы к чертям.
— Ты считаешь? Почему?
— Потому что так и было бы — все, у кого сердце разбито, всегда пьют; и меньше большой бутыли вина ты бы не выпил.
Перси застонал.
— Мне бывает плохо, когда выпью, но я попробую.
Он попробовал: лихо начал, осушив одним глотком только что наполненный официантом бокал. Затем впал в уныние.
— Признайся мне, Перси, — как на духу! — ты правда ее любишь?
— Люблю ее? — Его глаза округлились. — Я разве тебе не сказал, что люблю?
— Я помню, но про это легко говорить. Что именно ты чувствуешь, когда утверждаешь, что любишь?
— Что чувствую?.. Что-то такое — и этакое. Тут надо в душу мне заглянуть, чтобы понять.
— Ясно… Как-то так, да?.. А представь, что она любит другого, какие чувства ты станешь испытывать к нему?
— Она любит другого?
— Говорю, представь.
— Точно, любит. Так я и знал… Ну я и идиот, что раньше об этом не подумал. — Он вздохнул — и наполнил опустевший бокал. — Кем бы он ни был, он счастливчик. Так… так я ему и скажу.
— Так ему и скажешь?
— Знаешь, ему чертовски везет.
— Возможно, но если ему чертовски везет, то тебе чертовски не везет. Ты готов, не говоря ни слова, отдать ее ему?
— Если она его любит.
— Но ты сказал, что сам любишь ее.
— Сказал.
— И как это совместить?
— Не считаешь ли ты, что если я ее люблю, мне не хочется видеть ее счастливой?.. Я не такой негодяй!.. Все бы отдал, лишь бы она была счастлива.
— Ладно… Даже если она счастлива с другим?.. Боюсь, у меня несколько иная философия. Если бы я любил мисс Линдон, а она любила, скажем, Джонса, вряд ли я испытывал бы что-то хорошее к этому Джонсу.
— А что бы ты чувствовал?
— Хотел бы его убить… Перси, пошли ко мне домой — вместе начали вечер, вместе его и закончим: я покажу тебе одно из великолепнейших средств для умерщвления, такие чудеса тебе и не снились. Я бы хотел с его помощью продемонстрировать, что я испытываю по отношению к этому Джонсу: он сразу смекнет, какие чувства я к нему питаю, стоит только мне эту штуку на него направить.
Перси без слов пошел со мной. Выпил он не очень много, но ему оказалось достаточно и этого, чтобы впасть в состояние плаксивой чувствительности. Я втащил его в кэб, и мы помчались вдоль Пикадилли.
Он молчал, вперив в пустоту перед собой задумчивый взгляд. Я попросил извозчика проехать по Лаундес-сквер. Возле особняка Апостола я приказал остановиться.
— Видишь, Перси, это дом Лессинхэма! — сообщил я, показывая его Вудвиллю. — Это дом человека, ушедшего вместе с Марджори!
— Да. — Перси говорил медленно, произнося каждое слово с излишним напряжением. — Потому что он выступал… Мне бы тоже хотелось выступить… Однажды я так и сделаю.
— Потому что он выступил — только по этой, а не иной причине! Когда чей-то язык подвешен, как у Апостола, он может околдовать любую женщину в стране… Эй, кто там идет?.. Лессинхэм, это вы?
Я заметил или подумал, что заметил, как кто-то или что-то скользнуло вверх по ступенькам крыльца и исчезло в темноте у двери, словно скрываясь от посторонних глаз. На мой призыв никто не откликнулся. Я крикнул опять:
— Не робейте, друг мой!
Выскочив из кэба, я быстро пересек тротуар и взбежал по лестнице. К моему удивлению, на крыльце никого не оказалось. Я поверить не мог, что там никого нет. Будто изображая слепого, я рассек пространство вокруг себя руками, ничего не нащупав. Затем отошел на пару ступеней вниз.
— На вид лишь пустота, коей природа не приемлет… Эй, возница, не видал, поднимался кто на крыльцо или нет?
— Кажется, поднимался, сэр; я мог бы поклясться, что кого-то
