Что за чушь несет этот человек! Что за пустое бахвальство! Я смеха ради представил, как вкладываю свою руку в его и произношу вслух желание, по всей видимости, уже ему известное. Да чем все может обернуться?! Это же просто шутка. Он сам попадется на свою уловку, ведь, конечно, ничего из этого не выйдет. Так почему бы тогда не попробовать?
Я приму его предложение — пройду весь путь до конца.
Я успел шагнуть ему навстречу, но… остановился. Не знаю, по какой причине. Мои мысли мгновенно потекли в ином русле.
Каким мерзавцем я предстану перед собой, если произнесу имя женщины всуе, только чтобы сыграть дурацкую шутку с таким гнусным отребьем, как этот кошмарный бродяга в моей комнате, тем более если это будет имя той, кого люблю? Мной овладела ярость.
— Ах ты пес! — вскричал я.
Эта внезапная перемена настроения наполнила меня желанием вытрясти из негодяя дух. Я сделал шаг к нему, намереваясь сменить милость на гнев, но вдруг его жест стал другим: он больше не протягивал мне руку, а выставил ее вперед, словно запрещая двигаться дальше. Именно так — и я невольно застыл на месте, будто вокруг выросли железные прутья и стальные стены.
На какое-то мгновение меня охватило изумление, близкое к потрясению. Это было необычное чувство. Я не мог продвинуться ни на дюйм, точно руки и ноги перестали мне повиноваться, да и сама попытка пошевелиться казалась неосуществимой. Поначалу я мог лишь смотреть и недоумевать. Вскоре у меня забрезжила догадка, что же все-таки случилось.
Этому паршивцу едва не удалось загипнотизировать меня.
Как мило — загипнотизировать такого, как я, именно в этот миг жизни. По моему телу пробежала дрожь от предположения, что произошло бы, если бы я вовремя не остановился! Какие штуки могло бы вытворить со мной этакое существо! Всем известно, что с острыми предметами играть опасно; я совершил грубый промах, недооценив силу своего противника. Этот господин явно был, в своем роде, кем-то из ряда вон выходящим.
По-моему, ему все-таки показалось, что он меня заполучил. Когда я повернулся и прислонился к столу за спиной, мне почудилось, что по его телу пробежала дрожь, как будто это доказательство моей способности владеть собой стало для него полной неожиданностью. Я молчал: мне понадобилось несколько секунд, чтобы оправиться от жуткого осознания, под какой удар я себя подставил. Затем я решился на поступок, который должен был показать, что я ничуть не хуже этого весьма одаренного джентльмена.
— Послушай моего совета, приятель, не надо опять пробовать на мне свои фокусы-покусы.
— Я не знаю, о чем вы говорите.
— Не лги мне — или я спалю тебя дотла.
За мной стояла электрическая машина, дающая полуметровую искру. Она приводилась в движение рычагом, встроенным в стол: я легко дотягивался до него со своего места. Не переставая говорить, я попотчевал гостя маленьким электрическим спектаклем. Как забавно он переменился. Затрясся от ужаса. Пал ниц.
— Мой господин!.. хозяин!.. пощади, о, мой господин!
— Веди себя аккуратней, вот и весь разговор. Может, ты и вообразил себя кем-то вроде волшебника, но так уж вышло, что, к несчастью для тебя же, я тоже кое-что в этом смыслю; может, даже поболее твоего. Ты вероломно проник в мою цитадель, но магии в ней достаточно для того, чтобы поразить сотню тысяч таких, как ты.
Взяв с полки бутылку, я пролил пару капель ее содержимого на пол. Вверх взметнулись языки пламени, сопровождаемые слепящим паром. Это была довольно незамысловатая иллюстрация одного из свойств бромида фосфора, но эффект, произведенный ей на гостя, оказался не только поразительным, но и неожиданным. Если верить тому, что увидели мои глаза, мой собеседник исчез с воплем ужаса, а там, где он только что стоял, у самого пола в неистовом волнении завертелось нечто темное и смутно различимое. Фосфоресцирующий дым затуманивал взор; мне померещилось, что вдруг померк свет, но прежде чем я догадался подойти поближе и посмотреть, действительно ли там что-то есть, а если есть, то что именно, пламя утихло и опять появился человек: стоя на коленях, он бил поклоны в состоянии совершеннейшего испуга.
— Господин! мой господин, — завывал он. — Умоляю тебя, господин, сделай меня своим рабом!
— Отныне ты мой раб! — Сложно сказать, кто из нас, он или я, пришел в большее возбуждение, но мне по крайней мере удалось не выказывать его признаков, в отличие от моего визави.
— Встань!
Он поднялся. Я с интересом, честно говоря, совершенно новым и необычным для меня, наблюдал за ним. Меня по-прежнему терзали сомнения, не пал ли я жертвой зрительного обмана; задавался вопросом, пропадал ли он на самом деле, как мне в тот момент показалось, но в то же время я не мог поверить, что его исчезновение мне пригрезилось. Если это был фокус, то я понятия не имел, как он его провернул; если же это не было обычным трюком, то что тогда это было? Видел ли я новое слово в чудесах науки? Неужели он смог показать действие неизвестных мне сил, подобно тому как я сделал это для него чуть ранее?
Он стоял передо мной с видом полнейшей покорности: глаза опущены долу, руки скрещены на груди.
Я решил подвергнуть его допросу:
— Я намерен расспросить тебя кое о чем. Пока твои ответы точны и правдивы, тебе ничто не угрожает. В ином случае тебе лучше поостеречься.
— Спрашивай, хозяин.
— Какова природа твоей неприязни к Полу Лессинхэму?
— Месть.
— Чем он навлек на себя твое желание мстить?
— Он пролил невинную кровь.
— Что это значит?
— На его руках кровь человека моего рода. Она вопиет об отмщении.
— Кого он убил?
— Это, хозяин, останется между ним и мной.
— Ладно… Правильно ли я понял, что ты не хочешь дать мне ответ и поэтому мне придется опять применить свою… магию?
Я заметил, как он содрогнулся.
— Хозяин, он пролил кровь той, что возлежала у него на груди.
Я замешкался. Было вроде бы ясно, что он имеет в виду. Наверное, мне не стоило давить на него далее и вдаваться в подробности. Его слова указывали на то, что можно было изящно обозначить как восточный романтизм — хотя я с трудом представлял, как Пол Лессинхэм может выступать в качестве подобного героя. Недаром издревле говорится, что в жизни каждого найдутся темные тайны — и чем невероятнее это кажется, тем тайны чернее. Как этот двухгрошовый бахвал, эта воплощенная совесть оппозиции выкрутится, если история разнесется по стране? Не
