Так получилось, что я сам обладаю чрезвычайно тяжелым взором. Например, я всегда с легкостью заставлял любого, кто встречался со мной взглядом, отвести глаза. Однако, продолжая пристально всматриваться в гостя, я осознал, что только немалым усилием воли способен противостоять чему-то зловещему, проникающему из его глаз в мои. Возможно, у меня разыгралось воображение, хотя в этом плане я не впечатлителен; и если то, что я ощутил, действительно было моей фантазией, то весьма правдоподобной и неприятной. Я понимал, что при встрече с человеком нервным или чувствительным этот тип мог оказать на него самое губительное влияние посредством одного лишь своего особенного взгляда, а попадись ему подходящий объект, то результат демонстрации этой его силы мог бы представиться едва ли не сверхъестественным. Иначе говоря, если кто и был наделен традиционным дурным глазом, в который так истово верят итальянцы, да и не только этот современный народ, то таким человеком являлся мой гость.
После того как мы смотрели друг на друга в течение, осмелюсь предположить, добрых пяти минут, мне подумалось, что этого уже достаточно. Посему, пытаясь растопить лед, я задал вопрос:
— Могу ли я поинтересоваться, каким образом вы попали ко мне во двор?
Он ответил не словами, но типично восточным жестом — поднял вверх руки и опустил их ладонями вниз.
— Правда?.. Неужели?.. Вероятно, вы сами прекрасно поняли, что хотели показать, но ради меня не могли бы вы облечь это в слова? Еще раз спрашиваю, как вы попали ко мне во двор?
Он опять повторил свое движение.
— Наверное, вы недостаточно знакомы с английскими обычаями и правилами поведения и не понимаете, что вам грозит карающая длань закона. Реши я вызвать полицию, вы окажетесь в щекотливом положении; а пока вы не станете более разговорчивым, я не передумаю вызывать ее.
В качестве ответа он состроил гримасу, весьма схожую с ухмылкой — и которая, кажется, показывала, что он слишком презирает полицию, чтобы хоть что-то сказать по этому поводу.
— Что усмехаетесь… думаете, угроза полицией — это шутка? Вряд ли вам понравится встреча с ней… Неужели вас неожиданно покинул дар речи?
Он доказал, что это не так, заговорив со мной:
— Власть над языком мной не утеряна.
— Ну, это хотя бы кое-что. Раз тема попадания ко мне во двор кажется вам деликатной, вы, возможно, расскажете, зачем проникли туда.
— Причина вам известна.
— Простите, но посмею вам возразить: именно ее я не знаю.
— Знаете.
— Разве?.. В таком случае я прихожу к выводу, что вы здесь с предельно ясной целью — совершить преступление.
— Вы обвиняете меня в воровстве?
— В чем же еще?
— Я не ворую… Вам известно, зачем я здесь.
Он вздернул подбородок. И взглядом дал мне почувствовать, что ожидает от меня понимания, а я, по его мнению, пока пребываю в замешательстве. Я пожал плечами.
— Я здесь, потому что вы во мне нуждаетесь, — сказал он.
— Потому что вы мне нужны?!.. Ей-богу!.. Какие тонкости!
— Весь вечер вы желали видеть меня — мне ли этого не знать? Желали, когда она разговаривала с вами о нем и кровь закипала в ваших венах; когда он произносил речь и все ему внимали, а вы его ненавидели, потому что она глядела на него с восторгом.
Я был ошеломлен. Либо он говорил о том, о чем вряд ли вообще мог догадаться, либо… где-то закралась ошибка.
— Послушай, приятель, не пытайся меня обдурить — в этом деле я и сам, понимаешь ли, мастак.
На этот раз на коне оказался я — мне удалось его озадачить.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— В таком случае мы на равных, я тоже не представляю, о чем говорите вы.
Он неожиданно повел себя по-детски непосредственно:
— Чего это вы не знаете? Этим утром не было ли речи о том, что если вы будете нуждаться во мне, я приду?
— Кажется, я припоминаю, что вы любезно предлагали мне нечто подобное, но… разве к вам поступала какая-то просьба?
— Вы испытываете к нему иные чувства, чем я?
— К кому это ему?
— К Полу Лессинхэму.
Это было сказано тихо и спокойно, но, мягко выражаясь, не без враждебности, показавшей, что по меньшей мере стремления причинить зло Апостолу тут не занимать.
— Умоляю вас, поведайте, какое это чувство мы к нему испытываем?
— Ненависть.
Для этого джентльмена ненависть откровенно означала ненависть — в полнокровном восточном смысле. Я бы не удивился, если бы после того, как слово слетело с его губ, они оказались бы опаленными.
— Я ни в коем случае не утверждаю, что действительно питаю к нему упомянутое вами чувство, но, допустим, таковое имеется, и что?
— Ненависть роднит.
— Такое я тоже поостерегусь подтверждать; но — делаем следующий шаг — что у всего этого общего с вашим присутствием в моем обиталище в столь поздний час?
— Вы ее любите. — На сей раз я не попросил уточнить имя: мне не хотелось, чтобы его звучание было замарано губами этого человека. — Она любит его: это плохо. Если пожелаете, она вас полюбит: это будет хорошо.
— Действительно… Так поведайте, как достичь столь милого сердцу исхода?
— Дайте мне свою руку. Скажите, что вы хотите этого. Все сбудется.
Он сделал шаг вперед и протянул мне руку. Я мешкал. Было, в тот момент, в поведении этого типа нечто такое, что меня настораживало. В голове мелькали воспоминания о глупых историях, которые обычно рассказываются про сделки с дьяволом. Да и чувствовал я себя так, словно действительно оказался рядом с одним из порождений зла. Я подумал о своей любви к Марджори, что открылась мне после стольких лет знакомства, о наслаждении держать ее в объятиях, о счастье чувствовать
