Стены были такими же, как снаружи: мерцающий розовый коралл. Пол, покрытый от стены до стены ворсистым ковром из мутантной травы, был ровным, кроме как у стен; без сомнения, после того, как дом был закончен и формирующий пузырь убран, его обработали песком. Но Мэтт знал, что под ковром не плитки и не паркет, а вездесущий розовый коралл.
Растолкав гостей, они добрались до бара. Худ, насколько позволил его небольшой рост, перегнулся через стойку:
– Гарри! Две водки с содовой, и я хочу познакомить тебя… Черт возьми, Келлер, как твое имя?
– Мэтт.
– С Мэттом Келлером. Мы в школе учились вместе.
– Очень рад, Мэтт. – Гарри Кейн протянул руку. – Рад видеть тебя здесь, Джей.
Гарри был ростом почти с Мэтта, но заметно полнее. На его широком лице выделялись еще более широкая улыбка и нос картошкой. С виду – типичный бармен. Налив водки с содовой в стаканы с заранее замороженной водой, он протянул их через стойку:
– Развлекайтесь. – Гарри отошел в сторону, чтобы обслужить двух новых гостей.
– Гарри полагает, что лучший способ познакомиться со всеми сразу – пару часов разыгрывать из себя бармена, – сказал Худ. – Затем передает это занятие какому-нибудь добровольцу.
– Интересная мысль, – заметил Мэтт. – Так тебя зовут Джей?
– Сокращение от Джейхок. Джейхок Худ. Один из моих предков был родом из Канзаса. Джейхок – символическая птица Канзаса.
– Дико, не правда ли, что нам понадобилось восемь лет, чтобы выяснить, как кого зовут?
В этот момент некоторые из собравшихся заметили Худа и ринулись к нему. Последовал поток представлений. Худ едва успевал улыбаться в ответ. Мэтт оказался на свободе. Он был уверен, что заметил, как Гарри Кейн передал что-то Джею Худу вместе с выпивкой. Мэтт воздержался от вопросов, но поймал себя на нездоровом любопытстве и решил забыть этот эпизод.
Среди подошедших для знакомства преобладали мужчины, но Мэтту запомнилась только единственная в этой компании женщина.
Ее звали Лейни Мэттсон. Ей было около двадцати шести лет – на пять больше, чем Мэтту. Без обуви он бы оказался выше на полдюйма. Но Лейни носила высокие шпильки, а взбитая прическа из каштановых волос делала ее еще выше. И она была не только высокой, но и крупной, с выраженными бедрами и полной грудью, заметной даже при небольшом вырезе платья. Она выглядит красивее, чем есть, подумал Мэтт, умело использует косметику. Каждое ее движение несло в себе оттенок буйной чрезмерности, под стать ее росту.
Мужчины были того же возраста или старше, под тридцать. Любой из них, танцуя в паре с Лейни, выглядел бы нормально. Они были огромными. От них у Мэтта сохранилось только общее впечатление звучного голоса, мощного рукопожатия и большого красивого лица, улыбающегося из-под розового потолка. Но они – все четверо – ему понравились. Просто он не мог их различить.
Худ удивил его снова. Со своим невыразительным голосом, почти переходя на крик, чтобы его услышали, не стараясь тянуться, чтобы его заметили, Худ тем не менее умудрялся сохранять контроль над беседой. Это он перевел разговор на школьные времена. Одного из верзил уговорили рассказать о простом трюке, с помощью которого школьный трехмерный телевизор перенастроили так, что целый день весь класс смотрел уроки вверх ногами и изнутри наружу. Мэтт неожиданно для себя рассказал о бутылке с яблочным соком, которую он протащил на станцию медконтроля Гаммы. Кто-то, до того вежливо слушавший сбоку, упомянул, что однажды он угнал машину у семейства экипажников, отправившегося на пикник на Плато Бета. Он настроил автопилот, чтобы машина постоянно находилась на расстоянии тысячи футов за краем бездны. Она так и летала пять дней, пока не рухнула в туман, на глазах у десятка полицейских-реализаторов.
Мэтт следил за разговором Джея Худа и Лейни. Лейни положила длинную руку на плечи Худу, а его макушка едва доходила ей до подбородка. Они говорили одновременно, перебивая друг друга, торопливо смешивая сбереженные для беседы воспоминания, анекдоты и шутки, делясь ими с окружающими; и все же это был диалог.
Это не любовь, решил Мэтт, хотя и выглядит похоже. Это просто огромное удовлетворение, испытываемое ими от общения. Удовлетворение и гордость.
Мэтт почувствовал себя одиноким.
Он не сразу понял, что Лейни носит слуховой аппарат. Устройство было столь маленьким и искусно окрашенным, что почти не различалось в ухе. По правде говоря, Мэтт даже не был уверен, что заметил его.
Если Лейни нуждается в подобном устройстве, то жаль, что не смогла спрятать его получше. Уже веками более цивилизованные народы носят кусочки ламинированного пластика под кожей выше мастоидной кости. Но на Горе Погляди-ка таких вещей нет. А экипажник заменил бы себе уши с помощью банка органов…
Стаканы опустели, и один из огромных спутников Лейни вернулся с полными. Небольшая группа то росла, то уменьшалась, то разделялась по извечной прихоти коктейльной вечеринки. Мэтт и Джей Худ ненадолго остались одни среди леса локтей и спин.
– Хочешь увидеть красавицу? – спросил Худ.
– Разумеется.
Худ повернулся, чтобы проложить путь, и Мэтт заметил в его ухе точку того же необычного цвета, что и у Лейни. С каких это пор Худ стал плохо слышать? Возможно, все это игра воображения, подогретого водкой. Помимо прочего, крошечные аппараты казались слишком глубоко погруженными в ухо.
Но предмет такого размера как раз и мог быть передан Гарри Кейном Джею Худу вместе со стаканом.
– Это самый простой способ провести рейд, сэр. – Хесус Пьетро Кастро сидел, почтительно наклонившись в кресле, руки сложены на столе – образ очень умного человека, целиком преданного работе. – Мы знаем, что члены покидают дом Кейна всегда по двое и по четверо. Мы будем забирать их снаружи. Если перестанут выходить, значит догадались. Тогда мы ворвемся в дом.
Под маской почтительности Хесус Пьетро скрывал беспокойство. Впервые за четыре года он планировал большой рейд против Сынов Земли, а Миллард Парлетт выбрал этот вечер для визита в Госпиталь. Почему сегодняшний вечер? Он приходил раз в два месяца, слава Демонам Тумана. Визиты экипажников всегда выбивали из колеи людей Хесуса Пьетро.
По крайней мере, Парлетт пришел сам. Как-то раз он вызвал Кастро к себе домой, и это было плохо. Здесь же Хесус Пьетро находился в своей стихии. Его кабинет был, можно сказать, продолжением его личности. Стол имел форму бумеранга, окружая Кастро широким треугольником, чтобы оставить больше рабочего места. Три кресла с разной степенью комфорта предназначались для посетителей
