Жак сунул айфон в карман.
– Начнем все сначала? – спросила Мирна.
После их столкновения в бистро она успокоилась. Явление рассудительной Рут настолько потрясло ее, что Мирна умерила свой пыл. Днем она вернулась к себе в магазин, потом поднялась наверх, постелила кровать для своего гостя и начала готовить обед.
– Не хочешь поговорить о том, что случилось в академии? – спросила она. – Ты был близок с убитым преподавателем?
Жак встал:
– Меня от вас тошнит. Человек мертв, его убили. А вас интересуют только сплетни.
Мирна тоже поднялась и уставилась на него спокойным немигающим взглядом:
– Я знаю, что ты чувствуешь.
– Неужели? – рассмеялся он. – Вы знаете об убийстве? Из книг, вероятно. Вы понятия не имеете, какова она на самом деле. – Он махнул рукой в сторону окна. – Жизнь в реальном мире.
– Ну, кое-какое представление у меня есть, – спокойно сказала Мирна. – Эта деревня не такая мирная, как может показаться.
– А что? Вашу машину поцарапали? Или кто-то украл ваш мусорный бачок?
– До того как купить магазин, я работала психологом в Монреале. Среди моих клиентов были обитатели ЗООПа. Ты знаешь, что такое ЗООП?
Мирна заметила, как злость в парне сменилась удивлением, а затем интересом.
– Зона для особо опасных преступников, – ответил он.
– Худшие из преступлений.
– И кто-нибудь кого-нибудь вылечил?
– Ну, ты же знаешь, что такое маловероятно или даже вообще невозможно.
– Значит, вы потерпели неудачу. И переехали сюда. Как Гамаш. Деревня неудачников.
Мирна не собиралась снова поддаваться на провокации парня. Хотя она и ощутила, как злость запускает в нее корявый палец. Вместо этого она кивнула на ноутбук, включенный в Интернет через телефонную линию:
– Можешь попользоваться. Поищи кое-какие вещи. Измени факты – и ты изменишь чувства.
– Вау, спасибо за проницательность.
Он схватил куртку и, прыгая через две ступеньки, спустился в книжный магазин Мирны, а оттуда выбежал на улицу.
Стоя у большого окна на своем чердаке, Мирна увидела Жака внизу на дороге, в свете, льющемся из бистро.
Он повернулся, посмотрел на нее и широкими шагами пошел прочь. Мимо дома Клары. Мирна следила за ним, пока он не растворился в темноте.
А потом в этой темноте появился огонек.
* * *Осмотрев дом и даже заглянув под кровати, чтобы проверить, не умерла ли сумасшедшая старуха и не закатилась ли туда, Натаниэль отправился в бистро.
Ее там не было. Крупный мужик, один из двух владельцев, предложил Натаниэлю заглянуть в дом по соседству. Дом Клары Морроу.
Он пошел туда, но по пути встретил Амелию, которая шла в бистро из дома Клары.
– Рут Зардо? Нет, там ее нет. К сожалению. Только старуха-художница. Она все время смотрит на меня. У меня от нее мурашки по коже. Мне пришлось уйти.
– Зачем ты делаешь это с собой, если тебе не нравится, когда люди на тебя глазеют? – спросил Натаниэль, указывая на ее пирсинг и татуировки.
– А ты почему так одеваешься? – махнула она рукой в его сторону.
– Что? – Он посмотрел на свою куртку и джинсы. – Все так одеваются.
– Вот именно. Почему ты хочешь быть как все?
– Почему ты хочешь быть как никто?
На самом деле Амелия ушла из дома Клары не из-за хозяйки.
Когда та встала со своего высокого табурета, Амелия увидела портрет. В полный рост. Автопортрет. Изображение словно сошло с холста и устремилось прямо к Амелии. Приблизилось к ней вплотную. Их взгляды встретились: женщины на полотне и человека в мастерской.
Нарисованная женщина сердито смотрела на нее. Она словно знала Амелию. И знала, что та сделала.
И Амелия убежала.
Свет горел, и дверь была открыта.
Амелия не помнила, когда в последний раз заходила в церковь. Может быть, когда ее крестили, хотя, подумав об этом, она усомнилась, а крестили ли ее вообще.
Церковь была совсем небольшая, самая маленькая из тех, что видела Амелия. В темноте разглядеть здание было нелегко. Они заметили только свет в витражном окне.
На витраже не было ни распятия, ни святого, ни мученика. В ночи сверкали изображения юношей. Даже еще не мужчин. Они тяжело шли по стеклянному полю боя.
– Идем, – сказал Натаниэль, уже поднявшийся по ступенькам крыльца к двери. – Габри сказал: если мадам Зардо не дома, и не в бистро, и не у художницы, то она здесь. Может быть, уснула.
– На кой она тебе сдалась? – спросила Амелия, шагая следом за ним.
– Она моя хозяйка, – ответил он. – Куда мне еще идти?
Рут Зардо и вправду лежала здесь, пристроив утку на животе. Голова Рут покоилась на Псалтыри.
– Она мертва? – прошептал Натаниэль.
– Хер вам мертва, – раздался голос.
Рут села, но посмотрела не на вошедших, а на человека, произнесшего эти слова.
Кадет Жак Лорен сидел сбоку, задрав ноги на скамейку перед собой. Он пил пиво, которое взял из холодильника черной женщины и сунул в карман своей куртки.
Он почти идеально имитировал голос Рут. Вплоть до интонации. Сердитой и оскорбленной. Ему даже удалось передать еле уловимую уязвимость.
Натаниэль рассмеялся, но пришел в ужас, когда Жак и Рут обернулись и посмотрели на него.
«Господи, помоги», – подумал он.
– Что ты здесь делаешь? – спросили они все одновременно друг у друга как раз в тот момент, когда появилась Хуэйфэнь.
– Я видела, как вы пошли сюда. Ой, замечательно. – Она села рядом с Жаком, выхватила у него бутылку и глотнула пива. – Почему мы здесь?
– Я здесь, чтобы побыть в тишине и покое, – объявила Рут, злобно глядя на кадетов.
Жак наклонил в ее сторону бутылку с пивом, и она, поколебавшись секунду, кивнула. Он поднялся и отдал Рут бутылку, а сам сел рядом с ней.
– Я наблюдал за вами, – сказал он. – Почему вы смотрите на это?
Он кивнул на витраж и хрупких юношей.
– А куда еще я должна смотреть? – проворчала Рут, возвращая ему бутылку.
Кадеты оглядели церковь. По обе стороны от прохода стояли деревянные скамьи ручной работы, все немного разные. Скамей было всего несколько рядов, а перед ними – алтарь, тоже ручной работы. Хорошей работы. Украшенный красивой резьбой, изображающей листья и громадный, разлапистый дуб.
– Я иногда прихожу сюда сочинять, – призналась Рут, и они заметили блокнот, затиснутый между нею и спинкой скамьи. – Здесь тихо. Никто больше не ходит в церкви. Бог оставил это здание и отправился странствовать. Или размышлять.
– В лесной глуши, – добавила Амелия.
Рут недовольно посмотрела на нее, но Амелии показалось, что это скорее по привычке, чем из неприязни. И у нее создалось впечатление, что старая поэтесса ищет не только покой и тишину.
Амелия села на жесткую скамью по другую сторону прохода и посмотрела поверх головы Рут на витраж. Снаружи казалось, что солдаты возвращаются. А изнутри – они уходили. Прощались. Исчезали.
Под витражом виднелась подпись, однако Амелия не могла разобрать слова.
В церкви были и другие окна, включая красивое круглое окно-розу над дверью. Но только одно окно
