– На всякий случай? – переспросил Жак.
– На тот случай, если они остались живы, – пояснила Рейн-Мари.
– Вся эта деревня – один большой полигон для ориентирования на местности, – сказал Жан Ги. – Карта, витраж, роза-компас.
– Она всем им сделала карты в дорогу, – сказал Арман. – Чтобы они могли найти путь домой. А потом сделала еще одну. Чтобы они могли найти ее.
– Вы хотите сказать, она попросила сделать для нее эти карты? – спросила Хуэйфэнь. – Ведь их нарисовал Антони Тюркотт. Топонимист говорил об этом с абсолютной уверенностью. Вероятно, Тюркотт ее отец. А может, брат или дядя.
– Нет, – ответил Гамаш. – Я хочу сказать, что она сама их нарисовала.
Кадеты, сбитые с толку, посмотрели на него, потом друг на друга.
– Мари Валуа и была Антони Тюркоттом, – сказал Гамаш. – Она взяла свою девичью фамилию, когда начала делать карты.
– Не понимаю… – протянула Хуэйфэнь.
– Может, и хорошо, что не понимаешь, – сказала Мирна. Она-то понимала. – В те времена, сто с лишним лет назад, на работающих женщин, на женщин, желающих получить профессию, смотрели косо.
– И потому они часто брали мужские имена, – сказала Клара. – Художницы, писательницы, поэтессы прятались за мужскими псевдонимами. Вероятно, Мари Валуа научилась картографии, глядя на работу мужа, а потом обнаружила, что может делать это гораздо лучше его.
– Не первая жена, которая превосходит мужа в профессии, но вынуждена скрывать это, – заметила Мирна. – Мужчины часто приписывают себе работы жен.
Хуэйфэнь взволнованно слушала. Для нее это было немыслимо. Древняя история.
– Вы хотите сказать, что все карты… – начала она.
– Были сделаны рукой Мари Валуа, – подтвердил Гамаш. – Oui.
Амелия закивала:
– Месье топонимист говорил, что никто никогда не видел Антони Тюркотта. Карты он высылал по почте. Никто ничего не знал.
– Как печально, – сказала Рейн-Мари, – что одну из всех тех деревень и городков, которые Мари Валуа нанесла на карту и которым дала имена, назвали в ее честь. Но не за ее работу картографом. А за неподъемное горе, легшее на ее плечи.
– Нотр-Дам-де-Долёр, – сказал Арман.
Они посмотрели на фотографию улыбающейся крестьянки, стоящей между ее высокими сыновьями.
– Допустим, что все было именно так, как вы говорите, – сказал Оливье. – Но зачем она убрала Три Сосны с карты Квебека?
Рейн-Мари достала маленькую коричневатую фотографию. Более старую, чем та, что уже лежала на столе.
Все склонились над фотографией и увидели трех улыбающихся чумазых мальчишек, которые позировали, поставив ногу на лопату, и перед каждым росло молодое деревце.
– Они посадили эти деревья, – прошептал Габри.
Он не хотел говорить шепотом, так уж у него получилось.
– Прежние сосны пострадали во время сильнейшего урагана, – объяснил месье Беливо. – Две сосны вывернуло с корнями, одна была сильно повреждена. Прапрадед Жиля Сандона спилил ее. Из древесины сделали полы в бистро и книжном магазине. Мой дед говорил мне, что вся деревня горько переживала эту потерю. Но однажды утром они проснулись и увидели эти три молодых деревца. Они так и не узнали, кто их посадил.
Все посмотрели на три сосны на деревенском лугу. Сильные и прямые. Все еще растущие.
– Я думаю, напоминание было слишком мучительным, – сказала Рейн-Мари. – Совсем недавно погибли ее сыновья. И мадам Валуа стерла деревню с карты, перед тем как отправить ее в топонимический департамент. Вероятно, она приняла такое решение под воздействием момента. Уничтожила деревню, будто так могла уничтожить свою скорбь.
– Но, как говорит месье Беливо, она собиралась вернуться, – сказал Арман. – В Три Сосны. И вернуть деревню на карту.
– Почему же она не сделала этого? – спросил Габри.
– Не успела, потому что умерла, – ответила Рейн-Мари.
– От испанки, – добавила Мирна.
«От горя», – подумала Рейн-Мари. И услышала тихий стон, донесшийся из леса, в то время как три сосны на деревенском лугу слегка раскачивались, касаясь друг друга ветвями.
– Velut arbor aevo, – произнесла Амелия.
– Словно дерево через века, – сказал Арман.
На следующее утро Арман и Рейн-Мари поднялись ни свет ни заря. Утро было свежее и теплое, луговые цветы, розы и лилии покрылись каплями росы. С Грейси на поводке и с Анри без оного супруги прошли по лугу к трем соснам.
– Готов? – спросила Рейн-Мари.
– Не совсем, – ответил Арман и сел на скамейку.
Когда поднялось солнце, поднялся и он.
Подошел к трем соснам, выбрал место. И вонзил в землю лопату.
– Помочь? – раздался знакомый голос.
Арман повернулся и увидел Жана Ги, немного вялого после ночи у кроватки плачущего сына.
На руках он держал Оноре. Мальчик спал, пока папа бодрствовал.
Арман улыбнулся:
– Merci, но нет. Это я должен сделать сам.
Не потому, что сделать это было легко, а потому, что трудно.
Солнце поднималось все выше, яма становилась все глубже, наконец Арман остановился и взял коробку, которая слишком долго простояла в подвале.
Открыв ее, он снова увидел полицейский отчет. С именами его родителей. Оноре и Амелия Гамаш. Погибли по вине пьяного водителя.
Арман сунул руку в карман и вытащил платок. Пощупал вышитые буквы пальцем со шрамом от пореза, потом положил платок в коробку.
Он поставил на место крышку и аккуратно опустил коробку в яму.
В полицейском отчете значилось еще одно имя. Мальчишки-водителя.
Робера Шоке.
Молодой человек, всего шестнадцати лет, получил отсроченный приговор. И продолжил жить своей жизнью. Он женился, и у него родилась дочь.
Он назвал ее Амелией.
Благодарности
Я думаю, главное, за что я должна быть благодарна, – это необыкновенная доброта, терпение и помощь наших друзей и соседей, без которых эта книга никогда бы не появилась.
У Майкла развилась деменция. Она прогрессировала, шагала по нашей жизни, растоптала его способность говорить, ходить, запоминать события и имена.
Деменция – это мародер и вор. Но все дыры, что сверлила она, заделывались нашими друзьями. Их практической помощью и эмоциональной поддержкой.
Все не так уж плохо. Далеко не так плохо. Есть некая ясность и простота жизни в данный момент, когда ты знаешь, что́ на самом деле имеет значение. Доброта. Общение. Мягкая забота. Мы много смеемся, и, Господь знает, смеяться есть чему. Случаются и моменты глубокого покоя и удовлетворенности.
Я никогда не встречала человека храбрее. Когда ему поставили диагноз, он сказал мне, что не хочет его скрывать. Хочет говорить о своей болезни людям. Не прятаться стыдливо. Не бояться, что тебя осудят, будут чураться, что тебе будет стыдно.
Майкл встретил свою деменцию с юмором и непротивлением. С благодарностью за все, что у него есть. Хотя теперь он почти не может говорить, он все время улыбается. Даже во сне. Он любит массаж, любит поесть, любит друзей. И Бишопа, нашего золотистого ретривера. И он любит меня. Я вижу это каждый день.
После постановки диагноза мы с Майклом видели столько доброты… мы и представить себе не могли, что ее столько в мире. Со стороны друзей. Незнакомых людей. А также коллег. Издателей, редакторов, критиков. Книготорговцев и библиотекарей. И читателей.
Таких, как вы.
Вы можете себе представить, что написание книги в
