Питер уронил голову на руки.
— И я сам это допустил. Не я выбирал всё это, но я должен был бороться. А я не боролся. Не знаю почему.
Хотя он, конечно, знал. Когда его отец впервые объявил ему, как будет с Паксом, это был приказ, но Питер собрался с духом и сказал: «Нет. Ни за что». Тотчас в глазах его отца заискрил гнев, отцовский кулак дёрнулся вверх и остановился в какую-то последнюю долю секунды перед самым лицом Питера — Пакс, почуяв опасность, вскочил и грозно зарычал.
И тогда кулаки Питера тоже взлетели вверх, и захлестнувший его гнев на отца был так велик, что напугал его больше самой опасности.
Теперь в ушах у Питера стояли дедовы слова: «Яблоко от яблони далеко не упадёт», — и от них становилось ещё хуже и ещё страшнее. Он опустил голову и стал разглядывать обшарпанную сосновую столешницу, чтобы спрятать позорное пятно, которое горело — он это чувствовал — на его лице.
Вола наклонилась вперёд и обхватила его голову ладонями. Питер оцепенел. После мамы к нему никто и никогда не прикасался. Изредка отец вместо похвалы мог похлопать его по плечу, или товарищ по команде — дружески ткнуть кулаком, но это было не в счёт. Вола подождала, словно понимала, что ему требуется время. Потом сильно сдавила его голову.
Это было странно и непонятно, но Питер не вырвался, не шевельнулся, даже не пикнул. Потому что в этот момент только её крепкие пальцы держали его, чтобы он не разлетелся на части.
— Ладно, проехали, — сказала она и поднялась. — Возможно, у меня нет для тебя ответов, но одну вещь, мальчик, я знаю совершенно точно. Тебе нужна еда — много еды. Тебе двенадцать лет, ты спал на улице, замёрз, и тебе надо, чтобы кость скорее срасталась. Так что я буду готовить, а ты будешь есть, и мы оба не остановимся, пока ты не скажешь: хватит. Ясно?
Живот Питера вдруг превратился в чёрную урчащую воронку.
— Ясно!
Но сначала Вола вытащила откуда-то из-под раковины мешок с гипсом. Питер следил, как она пересыпала гипс в ведёрко, просеивая через сито, как подливала воду. Потом она принесла своё шитьё.
— Ногу вверх.
Она подложила под колено Питера подушку и надела на ногу длинную стёганую трубу — что-то среднее между рукавом и гетрой. Питер узнал клетчатую жёлтую ткань. Кинул взгляд в спальню, чтобы убедиться.
— Вы порезали своё стёганое покрывало?
— Ничего, сделаю другое. А твоей ноге сейчас нужны тепло и защита. — Она взяла ещё кусок покрывала, отодрала ватин, а жёлтый ситец разорвала на несколько длинных полос и погрузила в гипс. — Держи ступню под прямым углом.
Виток за витком: ступня, лодыжка и выше, до середины голени, — Вола наматывала полоски одну за другой. Получился толстенький гипсовый сапожок, и сверху она ещё обмазала его гипсом.
— Теперь не шевелись. И пальцами не шевели.
Она сходила на веранду и принесла оттуда много всего. Поставила на плиту две сковородки, плюхнула на каждую по куску масла и зажгла газ. Вылила в жёлтую посудину пару яиц, перемешала, добавила молоко, добавила кукурузную муку.
На Питера повеяло прохладой, пахнуло вскопанной землёй и прогретым маслом. Он посмотрел на затвердевающий гипс. Нога, одетая в гипсовый сапожок и обёрнутая бывшим покрывалом Волы, теперь чувствовала себя в безопасности.
— Простите меня. За то, что я тут наговорил. — Он прислонился затылком к стене с карточками.
— Насчёт моего философского бинго, — заговорила Вола, кивнув на свою доску объявлений. — Понимаешь, Питер Без-битер, здесь всего лишь то, что я считаю истинным обо всём мире. То, что на все случаи жизни. А важно то, что я считаю истинным о себе. Мои личные истины. Но они хранятся у меня в другом месте.
— Почему?
— Почему важно или почему личные?
Питер пожал плечами. И то и другое. Он сидел, откинувшись назад, ждал.
Поглядывая на него, Вола отрезала шмат копчёного свиного окорока и выложила на одну из сковородок. Зачерпнула из жёлтой посудины три половника жидкого теста, по очереди вылила их на другую сковородку, отставила посудину.
— Расскажу тебе историю. Когда я вернулась со службы, я не помнила ничего о себе. Ни одной своей личной истины. Это такая специальная подготовка, когда из людей делают детали механизма — просто их удобнее использовать.
В первый день моей гражданской жизни я потерялась. Совсем. Ходила по супермаркету, разглядывала полки и не могла понять, для кого я сейчас собираюсь покупать какие-то продукты. Кто этот человек? Это женщина? Что она ест, когда голодна? Супы или пироги? Хлеб или бобы? В овощном отделе у меня началась истерика, потому что я не помнила о себе вообще ничего. — Вола замолчала, глаза её были закрыты.
— И что случилось?
— Что случилось.
— В супермаркете. Что случилось в супермаркете?
— В супермаркете. — Она перевернула лепёшки. — Арахисовое масло.
— Случилось арахисовое масло?
Вола воздела руки.
— Случилось, да! Случилось арахисовое масло. И мне повезло, что оно случилось. Потому что я упала, и сидела на полу в проходе — там был такой грязный линолеум в красно-белую клетку, век его не забуду, — и рыдала. Я знала одно: я не поднимусь с этого пола, пока не вспомню, что я любила есть.
Вола переложила лепёшки на синюю тарелку и застыла. Наверное, у неё перед глазами сейчас пол этого супермаркета, подумал Питер. Хорошо, что он никогда не видел ничего подобного — чтобы взрослая женщина сидела на грязном полу и рыдала. Странная взрослая женщина с одной ногой. Ему вдруг захотелось её защитить, он надеялся, что никто над ней не смеялся и всё тогда кончилось благополучно.
— И?..
— Да. И я в конце концов вспомнила. Я вспомнила, что мне когда-то рассказывала бабушка: как однажды я попробовала бутерброд с арахисовым маслом, а потом требовала себе по такому же бутерброду каждый день. И я поднялась с пола и взяла с полки арахисовое масло и хлеб. Загрузила целую тележку арахисовым маслом и хлебом. Потому что я уже решила: не вернусь в магазин, пока не узнаю про
