Вор съежился, запахнул халат и вжал голову в плечи. Так он просидел минуту, потом встряхнулся:
– Ваше высокоблагородие! Дайте день-другой подумать. Тут голова в ставку идет, не ошибиться бы.
Алексей Николаевич предполагал такой ответ. Поэтому он смерил арестанта испытывающим взглядом, будто бы размышляя, а потом ответил:
– Хорошо, думай. Завтра опять встретимся. И смотри, не разочаруй меня.
Шиллинга увели. Лыков приказал смотрителю:
– Глаз с него не спускать. На работы не водить. И… – Тут он взял Доленгу-Грабовского за пуговицу: – …самое главное – доставьте мне его переписку.
– У нас это строжайше запрещено!
– Доставьте, доставьте. В ваших же интересах. Мы найдем сообщников, и получится, что с вашей помощью. Дело на контроле у самого государя. Вам все понятно?
– Вон оно что… – прошептал пораженный смотритель. – Я и предположить не мог…
– Ну, теперь мы поняли друг друга?
– Так точно, господин коллежский советник. Теперь да, уж я постараюсь. А то четвертый год служу, и все без чина.
Лыков с Делекторским поехали в полицейское управление. По дороге казанец спросил:
– Вы нарочно его отпустили подумать? Чтобы он вывел на сообщников?
– Правильно, – подтвердил питерец. – Грамотно рассуждаете, Никита Никитич. Не думали о карьере сыщика?
– У нас нет сыскного отделения.
– Скоро будет. Готовится реформа. Если сейчас начнете осваивать это дело – а оно интересное и требует ума и таланта, – то будете первый кандидат.
Делекторский задумался или только сделал вид – Лыков не понял. Околочный явно не собирался пускать в свою душу посторонних.
На Воскресенской они расстались. Лыков сказал:
– Давайте встретимся здесь через два часа. Будьте в партикулярном платье. Привыкайте – мы, сыщики, мундир надеваем редко. Только когда начальство зовет холку мылить.
Делекторский пропустил мимо ушей «мы, сыщики» и спросил:
– Что у вас в планах?
– Пройдемся по местам, где развивалось дело Чайкина. Богородицкий монастырь, Академическая слобода, губернская тюрьма. Хочу поглядеть на все своими глазами.
– Но зачем? – Надзиратель не скрыл раздражения.
– Проще вести дознание, если побывал на месте.
– Даже спустя два года?
– Даже так.
Делекторский пожал плечами, козырнул и ушел. А коллежский советник поднялся к полицмейстеру.
Васильев был не один. Напротив него сидел губернский секретарь Ловейко, а у стола с бумагами в руках расположилась молодая женщина в деловом черном костюме. Алексей Николаевич догадался, что это знаменитый вольнонаемный письмоводитель полицейского управления. Точнее, письмоводительница.
– Алексей Николаевич, как вы кстати, – обрадовался Васильев. – Вот, познакомьтесь. Это Анна Порфирьевна Ловейко. В отсутствие сыскного отделения наш главный лекок.
Дама непринужденно рассмеялась. Чувствовалось: полицмейстер ей не начальник, а приятель. Что за ерунда? Но Лыков изобразил улыбку и поцеловал письмоводительнице ручку. Анна Порфирьевна была не то чтобы хороша. Скорее, интересна. Правильная красота не так притягивает мужчин, как обычное лицо, но с изюминкой. Госпожа Ловейко была из таких. Глаза веселые и немного дерзкие. Или даже порочные, но притягательно. Белая кожа, приятный овал лица, вьющиеся волосы. Мочка уха, правда, не той формы, какую Лыков любил, ну так ему на ней не жениться.
– Сыскное отделение будет у вас года через два, – заявил столичный гость, усаживаясь рядом. – Так что пора натаскивать Анну Порфирьевну в тонкостях службы. Глядишь, у вас окажется готовый заведывающий отделением.
– Я бы с радостью, – подхватила дама. – Можете смеяться, но чувствую в себе задатки. Жаль, что этого никогда не случится. Наш мир захватили мужчины и не хотят отдавать.
Тут заговорил ее супруг, и неожиданно серьезно. Он обратился к питерцу:
– Алексей Николаевич, вы ведь давно в сыске?
– Двадцать семь лет.
– И сколько раз ранены?
Лыков сначала удивился, но потом сообразил и ответил честно:
– Если не считать войны, а только полицейскую службу, то одиннадцать. Или двенадцать. Могу ошибиться.
У Анны Порфирьевны вытянулось лицо. А Валентин Семенович сказал ей с нажимом:
– Поняла теперь, дурочка?
Ловитко вспыхнула, вскочила и молча выбежала из кабинета. А пристав повернулся к гостю:
– Вы уж на нее не обижайтесь. Женщина – что с нее взять? Люблю ее, вот и пытаюсь уберечь. Она знаете что на Ильин день отмочила? Есть у нас бандит знаменитый, Костька Каторжный. Крови на нем немерено. Так моя сыщица по прежним делам вычислила Костькин притон. И, никому не сказав, пошла его разведать. Чуть ей там, глупой, голову не сняли.
Алексей Николаевич счел, что пора прекратить посторонние разговоры и нужно перейти к делу:
– Господа, насчет сыскного отделения я не соврал, скоро их откроют во всех крупных городах. Вам нужно подумать, кого назначить во главе. В этой связи дайте мне оценку Делекторскому. Он подойдет?
Казанцы переглянулись, и полицмейстер ответил:
– Делекторский у нас всего четыре месяца. Герой войны, храбрый человек. Но немного странный.
– В чем это проявляется?
– У него невесту зарезали.
– Да, Никита Никитич рассказал об этом.
– А как он двух грабителей шашкой в капусту изрубил, не рассказывал? – перебил начальника Ловейко.
– Нет. Что значит изрубил шашкой? Полицейским запрещено отпускать[19] холодное оружие.
– Запрещено, – согласился пристав. – Вот никто и не проверил. А новый околоточный наточил втайне от всех. И когда в облаве в Малом Игумнове попалась шайка дезертиров, такое произошло! Бандиты стали стрелять, наши попрятались. Не впервой: попалят да убегут, а мы их потом догоним… Если повезет.
– Что же Делекторский?
– А он не спрятался. Выхватил шашку и побежал прямо на них.
– В одиночку?
– Именно. В него лупят из четырех стволов, а он бежит. Пули словно обходят стороной – ни одна даже не оцарапала. Ну, ребята перепугались, кинулись врассыпную. Револьверы побросали, кто-то руки поднял, мол, сдаюсь. А этому хоть бы что. Добежал и двоих на месте покромсал на части.
– Прокурорский надзор что сказал?
– Одобрил, – заявил Ловейко, к изумлению питерца.
– Как одобрил?
– В связи с общей неспокойной ситуацией в государстве, в Казани в частности, действия околоточного надзирателя Делекторского признаны законными и отвечающими обстоятельствам. Во как!
– Ну и ну. А потом что?
– Потом я лично приказал ему затупить шашку, – продолжил рассказ Васильев. – И провел с ним беседу, что здесь не война, а грабители – не японцы.
– Подействовало?
– Нет. Делекторский ответил, что у нас есть отребье похуже любых японцев. И он считает своим долгом бить их без жалости.
– А шашку затупил?
– Не знаю. И стесняюсь, честно говоря, спрашивать.
– Полицмейстер стесняется сделать замечание околоточному надзирателю? – нахмурился Лыков. – Вы дали приказ, его следует беспрекословно выполнить. У нас как в армии, что вас удерживает?
– Понимаете, такие, как он, нужны в наше злое время. Чтобы нас боялись.
Валентин Семенович на этих словах фыркнул. Похоже, он иначе смотрел на вещи.
– Боялись? Пока что Делекторского боятся лишь его собственные подчиненные, городовые. Не хотят с ним на облавы идти. Говорят, что он бешеный, сам сгинет и их под пулю подведет.
Полицмейстер счел за лучшее переменить разговор. Он спросил у питерца, как прошел допрос подозреваемого Шиллинга. Лыков ответил, что закинул удочку, а клева будет ждать завтра. И удалился.
В оговоренное время коллежский советник и околоточный встретились на подъезде полицейского управления. Делекторский оделся подходяще: аккуратно, но неброско.
