Казанско-Богородицкий женский монастырь занимал целый квартал между улицами Поперечно-Казанской, Нагорной и Большой Казанской. До кремля рукой подать. Кроме того, монастырь с двух сторон обступили узилища: на Малой Казанской – губернская тюрьма, а на Односторонке Пересыльной тюрьмы – этапный двор. Как же воры не испугались такого соседства? Действительно, дерзость Чайкина была безгранична.
Обитель производила сильное впечатление. Высокая стена по периметру, радиальные корпуса с кельями насельниц, настоятельский дом и четыре храма. Самый большой – Богородицкий Казанский собор – был возведен на том месте, где в 1579 году была обретена чудотворная икона. Справа от него высокая колокольня, в подвале которой заперли сторожа Захарова. Был еще теплый собор во имя Николая Тульского и две церкви: Крестовоздвиженская и надвратная Софийская. Общее число обитателей монастыря доходило до четырехсот человек!
Лыков обошел всю территорию, внимательно осмотрел главный храм. Теперь в иконостасе вместо похищенного образа находилась другая икона. Сыщик знал ее историю. Кража в Казани потрясла весь православный мир. И константинопольский патриарх Иоаким Третий повелел в утешение казанцам сделать список с древней и почитаемой иконы Божьей Матери Паммакристы (Всеблаженнейшей), находящейся в патриаршем храме святого Великомученика Георгия. И передал его в дар Богородицкому монастырю. Теперь византийский образ замещал пропавшую икону.
Коллежский советник посмотрел, что хотел. Помолился на Всеблаженнейшую (Делекторский равнодушно стоял рядом, не крестясь) и отправился в Академическую слободу.
Дом купца Шевлягина находился на углу Муратовской улицы и Кирпично-Заводской Односторонки. Квартира, которую два года назад снимал Чайкин, была на первом этаже, окнами во двор. Лыков погулял вокруг, заглянул в калитку. В квартире жили другие люди, и сыщик не решился их беспокоить. Да и что интересного он мог увидеть внутри? Полиция тут землю рыла. Все тайники клюквенника давно обнаружены. Поэтому питерец покрутился рядом для порядка и вернулся в номера. У дверей «Казанского подворья» он простился с Делекторским, велев тому явиться завтра к девяти утра.
Однако уже через час в дверь к Лыкову постучали, и в номер ворвался надзиратель.
– Беда, Алексей Николаевич! Шиллинг сбежал!
– Как? Когда?
– Пару часов назад прямо из арестного дома.
– Я же велел этому с двойной фамилией глаз с него не спускать!
– Наряд арестантов отправился чистить выгребные ямы. Шиллинг поменялся с одним из сидельцев и вышел за ворота. А там дал стречка.
– И охрана не заметила подмены?
– Охране никто не сказал, что Шиллинга нельзя посылать на работы. Смотритель говорит, что забыл.
– Ах он… Быть дураку теперь вечно не имеющим чина. Побежали туда!
Доленга-Грабовский не решился показаться на глаза столичному полковнику. Он якобы искал беглеца по городу. По крайней мере, так доложил Лыкову помощник смотрителя. Сыщик плюнул и занялся делом. Он приказал собрать всех арестантов в коридоре. По одному их заводили в надзирательскую, где Алексей Николаевич вел беседу. Он задавал одни и те же вопросы. Кто приходил к Шиллингу? Есть ли у него любовница или приятели на воле? С кем вор особо дружил? К удивлению Лыкова, ему честно пытались помочь. Из сорока трех арестантов ни один не юлил и не отнекивался. Немец Васька – так звали здесь Шиллинга – ни у кого не вызывал симпатии. То ли оттого, что лютеранин, то ли из-за немецкой крови, а скорее из-за скверного характера. И беглеца охотно сдавали с потрохами.
В первую очередь все в один голос назвали Василия сообщником Чайкина. То, что он лазил два года назад в Богородицкий монастырь, как оказалось, было секретом лишь для полиции. Сыщик не удивился: тюрьма всегда все знает, да не рассказывает.
– Черт нерусский, на какую святыню позарился! – кричали самые горластые.
– Что же ты раньше молчал? – сердито спрашивал у них отставной зауряд-прапорщик.
– А чаво? Нас не касается. А если тебя не касается – помалкивай; арестантский закон.
Алексей Николаевич крикунов не слушал и сразу выгонял в другую дверь. Допрос был устроен так, что те, кого уже вызывали, не могли общаться с остальными. И наконец на пятнадцатом или шестнадцатом собеседнике Лыкову повезло. Крючник с волжских пристаней, попавший сюда за пьяную драку, сказал:
– Был разговор про бабу. Васька назвал ее. Хвастал, что ждет она его. Отначусь[20], мол, и сразу туда, картоху со шкварками жрать. До жратвы он охоч.
– Назвал по имени или фамилии?
– Не. Чудно как-то. Дайте вспомнить.
Крючник почесал грязный лоб и радостно воскликнул:
– Во! Ай да голова у меня, чисто правящий сенат!
– Ну, не томи, – приказал сыщик.
– Афтаклава, во как.
– Может, Клава? Клавдия то есть?
– Не. Афтаклава, точно.
Больше никто ничего стоящего не припомнил, и Лыков вернул арестантов в камеры. Вдвоем с Никитой Никитичем они взяли извозчика и поехали в полицейское управление. Лыков сказал задумчиво:
– Что за Автоклава такая? Кого могут так называть? – И вдруг хлопнул себя по лбу: – Ой! У меня голова тоже как сенат.
– Что случилось, Алексей Николаевич? – всполошился казанец.
– Мысль пришла. Моего помощника в Москве ранило во время восстания. Несильно, так, царапина. Но мы боялись заражения крови и пришли в больницу. Нас подняли на смех и выгнали. И то сказать: кругом тяжелые лежат, и драгуны, и семеновцы вперемешку с дружинниками, а тут мы с царапиной. И вот там, в Лефортовском госпитале, я увидел табличку на двери: «Автоклавная». Как недоучившийся врач, скажите мне: что имеется в виду?
Никита Никитич смутился:
– Автоклавная? Да я уж все позабыл на этой войне…
– Едем в библиотеку университета, глянем в энциклопедическом словаре.
Библиотека оказалась пуста. Студенты только начали учиться и еще не сильно баловали ее своим вниманием. Старое здание, возведенное при Лобачевском, выглядело необычно: железные двери и ставни, чугунные полы, какие-то отсеки.
Лыков попросил седовласого смотрителя дать ему том Брокгауза и Ефрона на букву «А». Смотритель сварливо ответил:
– Какое слово вам нужно, господин предержащий? На букву «А» три первых тома и еще часть четвертого.
– Как вы догадались, что я из предержащих? – добродушно улыбнулся коллежский советник.
– Старый народоволец видит таких за версту, – гордо ответил библиотекарь.
– Со мной вы малость обмишурились. Я уголовный сыщик и не собираюсь этого стыдиться. Или вы из тех, кто считает: чем хуже, тем лучше? И пусть убийцы гуляют?
– Нет, так я не считаю. Однако…
– Нас интересует слово «автоклав», – не дал ему долго рассуждать Лыков.
– Вот. Первый том.
Алексей Николаевич прямо при нем раскрыл книгу и прочитал вслух, адресуясь к околоточному:
– Автоклав – толстостенный, герметически запирающийся (непроницаемый для паров и газов) сосуд, предназначенный для нагревания различных веществ под давлением и при температуре выше точки кипения находящейся совместно с веществом жидкости. Что-то не то… Ну-ка, а дальше? Используется в поваренном искусстве, в технике при выварке клея из костей, при получении стеариновой кислоты, в особенности для приготовления древесной массы или целлюлозы при фабрикации бумаги. Ну и при чем тут