– Конечно. В остальных по двадцать пять человек теснятся, а нас лишь одиннадцать. И все именитые: Коровин, Проживной, Мишка Хрипатый, братья Рогачевы, Манулько, Канарейка. И трое, кого вы тут зацапали: Вареха, Шипов и Бухаров. Жратву мы с кухни брали, сколько хотели.
– Кобылку объедали? – уточнил Лыков. И пояснил Никите Никитичу: – Кобылка – это рядовые арестанты.
– Объедали, – подтвердил Иона. – Положение обязывает!
– Ты откуда таких слов набрался? – спросил Лыков.
– От Вязальщикова, он человек образованный. Сейчас уж, к нему подходим.
«Иван» выхлебал полстакана чаю и продолжил:
– Тут надо сначала пояснить, как на каторге жизнь устроена. Мы, белая кость, заправляем, а кобылка, мякинное брюхо, у нас заместо крепостных. Противиться ни-ни. Чуть что – лясь в ухо! У нас солдат один отказался подчиняться, так мы его в уборной на решетке повесили, в назидание.
Делекторский со злостью бросил карандаш. Бандит ухмыльнулся и продолжил как ни в чем не бывало:
– Но есть люди еще более важные, чем мы, «иваны». Такой и был Вязальщиков. Он служил в канцелярии тюрьмы. И всем там заправлял, несмотря на маленькую должность. Позже я узнал, что именно Вязальщиков велел смотрителю пропустить меня через «Птичьи Острова». Хотел испытать, чего я стою. Вдруг у новенького гайка заслабит? Вот и ремизил меня перед начальством. А когда испытал, то выделил из других и устроил мне побег.
– Потому что ты казанский? – предположил Лыков.
Бандит удивился:
– Точно так. Вы уж поняли, что к чему?
– Твой приятель уже тогда нацелился украсть чудотворную икону. Так?
– Верно. Голова же вы, Алексей Николаич… Сразу догадались. Я вот долго не располагал. Какой человек был Вязальщиков! Афанасий Стратонович звался он по бумагам. А как настоящее имя – никто не знает. И вот стал он ко мне присматриваться…
– Расскажи про этого гуся. Что за личность?
– Удивительный. Леший его чесал и чесалку сломал… Нерчинская каторга управляется из Горного Зерентуя. Там самый большой централ, каменный – остальные тюрьмы деревянные. И там же канцелярия всей каторги. Так Вязальщиков из Алгача командовал Зерентуем и всеми прочими рудниками.
– Как он это делал?
– А взял на себя снабжать каторгу ханжой. То есть рисовым спиртом, который гонят китайцы. До границы шестьдесят верст, вот он и спроворил. Арифметика выходит такая. Спиртонос покупает ханжу на той стороне по семьдесят пять копеек за четверть[35]. Тащит на горбу по сопкам к тюрьме и продает вольному шинкарю за два с полтиной. Тот предлагает распивочно и навынос, уже по четыре рубля пятьдесят копеек. У шинкаря покупают конвойные и уступают в тюрьму майданщику аж по двенадцать рублей. А тот разливает кобылке по два червонца. Спирт крепкий, каторга от него без ума и днем и ночью готова лопать. Обороты большие. Видите, какая цепочка наживалась? Платят-то за все обычные арестанты.
– А где они деньги на спирт берут? – поинтересовался Делекторский.
Бандит ответил:
– Деньги в тюрьме всегда имеются. Но вопрос правильный. Есть тюрьмы, где моют золото. Там каторжники прячут значительную часть добычи. И продают конвойным по четыре рубля шестьдесят копеек за золотник. Тогда как казна платит полтора рубля.
– А куда солдаты золото девают? – не унимался околоточный. – На что оно им?
– Китайцам уступают вдвое дороже.
– Что, китайцы вокруг тюрем с мешком наличности крутятся? Куда же начальство глядит?
– Ха! Начальство глядит в свой карман, как бы его набить. Но и конвойным перепадает. На Шаманке или в Новотроицких Ундинских золотых приисках даже дозволяется мыть золото на себя. Законно. Выполнил урок[36] и шпарь дальше хоть до ночи. А так и делают: в темноте на ощупь моют. Утром прибегают чуть свет и смотрят, что попалось. На Казаковских приисках еще хлеще. Там тащат намытую породу прямо в казарму. И отбирают из нее золото в больших чанах, которые стоят у каждого возле нары. Картина дикая: ночь не в сон, кобылка бегает, суетится, каждый скребется в своей посуде, на столах золотой песок лежит грудами… Казарма на ночь запирается изнутри, надзиратели войти не могут, да и не пытаются. В Казаковке этой столько рыжья[37] намывали, что некуда девать. Оно там поэтому самое дешевое и было.
Делекторский осуждающе покачал головой, а «иван» продолжил:
– И вот Афанасий Стратонович все это переделал. Он взял в долю только смотрителей и их помощников. И купил самого начальника каторги полковника Развозова. Конвою, вольным шинкарям, майданщикам – шиш. Всех посредников из цепочки выкинул. И стал менять ханжу на золото, получая сразу с двух концов. Рыжье у него выходило по цене спирта в Китае! Представляете, какая маржа получалась? А еще взял на себя выписку, а там тоже барыши о-го-го.
– Какую еще выписку? – повернул голову к бандиту зауряд-прапорщик.
– Выписка – это провизия, которую заказывают себе арестанты на собственные деньги, – пояснил ему Лыков. – Официально, через тюремную лавку. Водку и карты нельзя, а табак или колбасу можно.
– Такой оборотистый был Вязальщиков, – с уважением констатировал «иван».
– Но его должны были за это убить, – возразил коллежский советник. – Он же стольких людей дохода лишил. Как они стерпели? На каторге народ злой, ничего не боится.
– Пытались, – кивнул Иона. – Но, во-первых, у Вязальщикова была охрана. Я, кстати сказать, ее и возглавлял. А во-вторых, он и сам не промах. Чирк своими браслетами – и готово. Довелось мне однажды увидеть, как он силача-вольнокомандца прикончил. Здоровый был, будто медведь! А Стратоныч его одним движением. Тот лишь ногами задрыгал… А когда на нас в Новотроицком напали, сразу двоих порешил.
– Что за браслеты? – оживился Лыков. – Это ими он казанских атаманов казнил?
– Да. Диковинная штука. Они у него на обеих руках. Острые, как бритва! Лезвия необычные, по кругу идут, да еще извиваются… В обычном виде, значит, они сложены друг к дружке и не опасны. А когда надо, он их разворачивал, и получалось оружие. Из Африки ему достались.
– Из Африки? – хором спросили полицейские.
– Ей-ей, Афанасий Стратонович сам так сказал. А что? Я верю. Он чудной, шут знает где куролесил, весь мир поглядел. В Уссурийском крае с тиграми бился, женьшень копал.
Лыков с Делекторским переглянулись.
– А в Африке твой начальник как оказался? – спросил Алексей Николаевич. – По своей воле или бежал туда?
– Сначала убег туда, а потом оттуда, – рассмеялся каторжник.
– То есть?
– Я и сам толком не знаю. Но Вязальщиков говорил так: обстоятельства вынудили драпануть как можно дальше из России. А потом и в Африке опять, значит, обстоятельства. Верю. Он такой: всюду найдет, как заработать. На остальных ему наплевать, и везде Афанасий Стратонович по этой причине врагов наживал. И приходилось, стало быть, снова тикать.
– Скандальный?
Оберюхтин задумался, потом ответил:
– Не скандальный, не то слово. Он… черт. Я уж говорил!
– Что значит черт? В каком смысле? – не понял Лыков.
– Черт и есть, – убежденно заявил бандит. – Никого не боится, никого в грош не
