Они бежали по улице мимо театра. Лыков был старше и грузнее, террорист молод и поджар. Он неумолимо сокращал расстояние до сыщика. Но из дверей вдруг повалили люди, и нервы студента не выдержали. Он замедлил бег и начал стрелять питерцу в спину.
– Назад, внутрь! – закричал выходившим Алексей Николаевич. Кто-то кинулся обратно, а кто-то остался, с любопытством наблюдая, чем кончится. Но сыщику повезло: боевик оказался плохим стрелком. Выпустил семь пуль и ни разу не попал. Одна пробила полу пиджака, вторая чиркнула Лыкова по волосам, третья оцарапала шею. Когда барабан револьвера опустел, парень зло выругался и бросился прочь. У Лыкова не было сил его преследовать…
Он явился в полицейское управление потный, с окровавленной шеей и бешеными глазами. Прошел в канцелярию, отозвал Анну Порфирьевну и спросил:
– А вот скажите мне, чьи это приметы? Рост два аршина восемь вершков[45], сухощавый, маленькие черные усы, на левой челюсти сверху не хватает зубов. Одет в студенческую тужурку и черную рубаху. И сам весь какой-то черный.
– Это эсеровский боевик Васильев Виктор Платонович по кличке Янычар, – сразу же ответила письмоводительница. – Он убил пензенского полицмейстера. В тюрьме, чтобы спастись от виселицы, начал симулировать сумасшествие. Его привезли в нашу окружную лечебницу на экспертизу, а Янычар из нее сбежал. Теперь не можем найти.
– Зато он меня нашел.
Ловейко окинула питерца взглядом и констатировала:
– Здорово он вас.
– Не попал, и слава богу. Но пришлось удирать от вашего Янычара на глазах у всей Театральной площади. «Маузер»-то дома лежит. Вот уж народ посмеялся.
Анна Порфирьевна увела сыщика к себе на квартиру, налила ему полный стакан водки и приказала:
– Пейте.
Тот махом опростал его и выдохнул:
– Хорошо…
– Этот негодяй убил пензенского полицмейстера Кандаурова в спину, – тихим голосом произнесла Анна Порфирьевна. – Подкрался сзади, когда тот ехал на доклад к губернатору. Кандауров был храбрый человек. Васильев выстрелил, попал и бросился наутек. А полицмейстер вынул револьвер и приказал кучеру догнать преступника. Но вскоре потерял сознание и умер уже в доме губернатора. Остались вдова и трое маленьких детей.
– Трое маленьких детей… – повторил Лыков. – Почему у нас, полицейских, всегда много детей? При такой опасной службе. Анна Порфирьевна, у вас когда детки появятся? Или боязно?
– Боязно, Алексей Николаевич, – с грустью ответила жена пристава. – Валя хочет, и я тоже. Вон, у Леши пятеро, а он начальник полиции, главная мишень. В такое время – и не боится. Мы… Если честно, то я в положении.
– Вот и славно! – обрадовался питерец. Странным образом нехитрая новость, что Ловейки скоро расплодятся, вернула ему спокойствие. – Пойду я. Спасибо за водку и вообще за поддержку. Даже чугунным людям, таким как я, иногда нужно поплакаться.
– Вовсе вы не чугунный! – воскликнула письмоводительница. – А хороший и добрый. Смелый и умный. Только «маузер» больше не забывайте.
– Да уж…
Покушение на столичного чиновника всполошило казанское начальство. Не хватало еще, чтобы его тут застрелили! Лыкову вернули Делекторского, не только для помощи, но и для охраны. Коллежский советник первым делом заставил зауряд-прапорщика вновь переодеться в партикулярное платье.
– Что, нравится ходить, звенеть крестами? – съязвил он при этом. – Говорил же: мы, сыщики, должны быть неприметны.
– Почему бы не позвенеть, если кресты заслужены честно? – возразил Никита Никитич. При всем уважении к Лыкову он по многим вопросам имел собственное мнение, отличное от мнения начальства. – И насчет сыщика я еще ничего не решил.
Два смелых человека ходили теперь всегда при оружии. Вязальщиков затаился и ждал удобного случая, чтобы нанести новый удар. Он понимал: стоит убить питерца, и дознание старой кражи прекратится.
Глава 15
Уссурийская история
Лыков выехал в Томск. Для этого ему сначала пришлось спуститься по Волге до Самары. Там он сел в курьерский поезд и отправился на восток.
Алексей Николаевич уже бывал в Томске, целых два раза. В 1883 году по этапу, в личине «спиридона-поворота»[46], он познакомился с Томской пересыльной тюрьмой, самой большой в России. Спустя несколько месяцев сыщик возвращался обратно уже в своем подлинном статусе, лихим коллежским асессором. С тех пор прошло двадцать три года. Он постарел, успел жениться и овдоветь. Едет с ярмарки, чего скрывать…
Великий Сибирский путь миновал Томск так же, как и Казань. Инженеры намудрили и провели дорогу южнее. Город сильно сдал, оставшись в стороне от больших дел. Лыков убедился в этом, когда оказался на месте. Езда по унылой Барабинской степи не давала взгляду ничего интересного. Тысяча четыреста верст одноколейного пути – хорошо хоть, что курьерские поезда пускали вне очереди. Во время недавней войны с японцами на магистраль выпали огромные нагрузки по снабжению армии. И в правительстве стали поговаривать, что надо сделать дорогу двухпутной. Вот только где взять на это деньги?
На станции Тайга сыщик пересел в грузопассажирский состав. Отсюда в Томск вела особая ветка длиной в восемьдесят семь верст. Алексей Николаевич прибыл в город ранним утром и сначала заселился в номера Семибратова на Николаевской улице. Побрился, умылся. Ни ванны, ни душа в комнате не было, зато во дворе топилась баня. Приезжий воспользовался ею. Сменил манжеты и ворот рубашки, глянул на себя в облезлое зеркало – и пошел на встречу.
Янковский остановился в гостинице «Париж». Заведение оказалось того же пошиба, что и номера Семибратова. В вестибюле пахло щами, сонный портье и не подумал встать, разговаривая с Лыковым. Указал, что господин из Владивостока в буфете, и опять задремал…
Сыщик подошел к Янковскому, одиноко пившему у окна кофе.
– Здравствуйте, Михаил Иванович!
Поляк поднялся, промокнул усы салфеткой.
– Здравствуйте, Алексей Николаевич. Помню, помню, как вы леопарда в прыжке подстрелили…
Собеседники присели, посмотрели друг на друга. Бывший каторжник поморщился:
– Знаю, знаю. Постарел, обрюзг… Куда деваться? Годы берут свое. А вы еще о-го-го.
– Да тоже не помолодел. Поговорим, Михаил Иванович? Вы человек занятой, как и я.
Поляк еще более скривился, словно съел лимон.
– Об этом негодяе, Сайтани?
– О нем. Когда и как он у вас появился?
Янковский откинулся на спинку стула и начал размеренным стариковским голосом:
– В январе тысяча девятисотого года. Каким-то образом он оказался у ворот моего дома. Ну, дом-крепость на полуострове. И попросил о разговоре. Помню, я спустился, и человек сразу мне понравился. Рослый, смотрит спокойно, уверенно. И чувство собственного достоинства написано на лице большими буквами. Уж не
