– Сокрушу! Всех сокрушу! Пусть жалованье выплатит за август, а не то лавочку на дыбы!
Сильным рывком борец стряхнул с себя троих и высвободил правую руку. Он занес уже огромный кулак, но тут подскочил коллежский советник и перехватил его.
– Ах так, да? – обрадовался буян. – Еще один приперся? Ну держись!
Он попробовал выдернуть руку, но у него не получилось. Лыков приказал городовым оставить их с атлетом один на один. Как только те отступили, борец напал на новенького. Дальнейшее заняло не больше минуты.
Сыщик ударил противника кулаком по макушке. Тот с грохотом упал на колени, на лице его отразилось удивление:
– Ой!
Алексей Николаевич решил преподать скандалисту урок. Он нагнулся, ухватил его обеими руками за широкий борцовский пояс, приподнял и шмякнул всей тушей, как мухобойкой, об стену. Та затряслась и, как показалось окружающим, едва не рухнула.
– Ой… – уже тихо вскрикнул задержанный.
Но питерец не унимался. Еще три раза он сильно приложил дурака о стену, держа на весу, словно копер[44]. Казалось, здание управления сейчас сложится как карточный домик. Наконец сыщик разжал хватку. Кузьмин рухнул и замер на полу, боясь пошевелиться. Вытаращенные глаза тупо смотрели в потолок, губы шептали:
– Ой… Ой…
– Поднимите эту орясину, – скомандовал коллежский советник.
Городовые кое-как поставили борца на ноги. Тот шатался, но не падал.
– Еще раз такое увижу – в бараний рог согну, – строго сказал Лыков. – Все понял?
– Так точно, ваше высокоблагородие… Прощенья просим.
– Выполни все указания полиции и брысь! Чтоб духу твоего не было.
– Слушаюсь!
Полицейские чиновники поднялись наверх и продолжили чаепитие. Впечатленная Анна Порфирьевна стала упрашивать жильца согнуть ей пятак на память. Разговор повернул на тему атлетизма, но тут в комнату без стука вошел Васильев и бросил фуражку на стул; на полицмейстере не было лица.
– Сволочь! Кретин! Уволю!
– Леша, что случилось? – всполошились хозяева.
– Тутышкин, глупая дрянь…
И Васильев рассказал невеселую историю.
Тутышкин должен был арестовать у себя в Суконной слободе рабочего по фамилии Семенов. Тот подозревался в участии в беспорядках на алебастровом заводе, что в Адмиралтейской слободе. Пристав решил отличиться. Или доказать всем, что не боится риска… Он взял с собой одного лишь старшего городового Мухамедзянова и явился к бунтовщику. Того не оказалось дома. Полицейские вдвоем начали обыск. В это время Семенов вернулся и увидел, что в доме полиция. А может, его предупредили. Рабочий зашел через калитку во двор, взял спрятанную в дровах винтовку и через окно выстрелил. Целился в пристава, а попал в несчастного городового и убил его наповал.
– Но в чем вина Тутышкина? – не сообразил сначала питерец. – С кем угодно могло случиться такое.
– Вина в том, что он не взял с собой достаточное количество людей, – пояснил Алексей Иванович. – Никто не стоял на улице, вот они и не заметили, как приперся этот Семенов. Вечно Василий Ильич так: налетит, нашумит, а для дела только убытки. И Мухамедзянова жалко. Шестеро детей сиротами остались.
С этого часа неприятности посыпались на полицию города Казани как из рога изобилия. Семенова нашли утром следующего дня и посадили в каталажку. Но уже через день было совершено еще более жуткое преступление. На пустынной Односторонке позади Второй Горы в собственном доме были зверски убиты муж и жена Жирновы. Их обезображенные тела, лежащие в луже крови, обнаружил дворник. Все вокруг было перевернуто вверх дном. Выяснилось, что супруги только что продали другой свой дом за четырнадцать тысяч рублей. Преступники узнали об этом и решили отобрать деньги. Но те были уже помещены в банк. И Жирновы погибли за несколько червонцев, которые убийцы в итоге нашли в их кошельках…
Город ахнул, и, словно в довершение всех бед, обнаружился еще один труп. В овраге прилегающего к Третьей гимназии сада был найден молодой парень с выпущенными наружу кишками.
А спустя всего неделю на постоялом дворе Мельникова, что на Георгиевской улице, зарезали его двадцатилетнего сына. Зашли пятеро парней, ударили его ножом в сердце и скрылись.
Полицмейстер ходил чернее тучи. Тут еще начались трудовые забастовки. Крючники в Устье отказались разгружать баржи, пока им не повысят тарифы. Какой-то торговец яблоками, у которого товар пропадал в трюме, с обиды ударил одного из них. Крючники так отделали беднягу, что в больницу того доставили чуть живого. Васильев явился на пристани во главе конной полиции и попробовал задушить бунт с ходу. Из толпы прилетел увесистый камень и ударил Алексея Ивановича в шею. А когда власти решили использовать в качестве штрейкбрехеров заключенных исправительного отделения, крючники прогнали их вместе с караулом.
Словно нарочно, в это же время наследники фабрики Алафузова собрались уволить сразу шестьсот рабочих. Война с Японией закончилась, и вместе с ней кончились заказы для армии. И в обмундировальном, и в сапожном отделениях начались волнения. Кобеко вытребовал у правительства сотню оренбургских казаков. Те как оглашенные метались по взбудораженному городу, разгоняя сходку за сходкой. В воздухе висело напряжение.
В такой обстановке казанской полиции стало не до кражи двухлетней давности. В одну из ночей Васильев, едва ворочая языком от усталости, рассказал Лыкову о своих заботах. Больше всего его тревожило двойное убийство в Суконной слободе. Удалось выяснить, что это дело рук Гаврилы Ефимова по кличке Жмулька и знаменитого Костьки Каторжного. После ликвидации банды Варехи Костька решил занять его место. И стать преступным королем Казани. Жмульку полицейские поймали, когда тот понес кольца, снятые с трупов Жирновых, в ломбард. А Каторжный скрывался где-то на окраинах и не давался сыщикам.
– Так что, Алексей Николаевич, вы уж пока как-нибудь сами, – заключил свой рассказ Васильев. – А то…
На этих словах он поправил грязный бинт на шее и уснул прямо за столом.
У Лыкова остался один лишь Делекторский, но и того обещали забрать. Алексей Николаевич срочно телеграфировал Азвестопуло: где ты, бездельник? После Петербурга тому пришлось возвращаться во Владивосток. Сергей ответил, что с трудом нашел Янковского-старшего, но беседа с ним не задалась. Напоминание о Сайтани вывело дедушку из себя. Он заявил, что ответит, так и быть, на вопросы. Но не греку, а его начальнику Лыкову, которого, как оказалось, помнит. Еще Михаил Иванович пояснил, что болен, у него проблемы с легкими. Доктора велят ему провести осень в Семипалатинске, где тепло и сухо. Он уже выехал и готов пообщаться с сыщиком на полпути туда, в Томске. Янковский сменил свой полуостров на столицу края и вошел там пайщиком в кожевенное предприятие. В Томске он пробудет неделю по делам.
Лыков отбил экспресс, что срочно выезжает в Томск и просит поляка сообщить название своей гостиницы. Выйдя с телеграфа, он медленно двинулся по Театральной площади в сторону
