Все это были молодые и сильные люди. Между ними виднелись также подростки и дети обоего пола, уже надорванные тяжелой работой.
Некоторые несли узелки и корзинки, а на спинах у многих японок были привязаны грудные ребята.
Это рабочие спешили на фабрики, гудки которых уже доносились с окраины города.
Они с любопытством и сочувствием смотрели на молодого канака. Некоторые останавливались и провожали его взглядом.
Кто-то из проходивших окликнул Кеуа по имени:
— Алофа[4]— ответил тот. Но шедший сзади канака полицейский, ткнул его в спину:
— Иди, иди, я тебе дам алофа! — сказал он.
Полицейские повели канака через китайский квартал. Здесь жизнь уже была в полном разгаре. Все лавки были открыты, на улице стоял неописуемый шум и толкотня и от китайских кухонь распространялся удушливый чад.
Арестованного теперь вели по застроенной двухэтажными деревянными домами улице, пестревшей длинными вертикальными вывесками, расписанными китайскими надписями.
Когда канака ввели в кабинет полицмейстера, он увидел там английского консула и доктора Брауна. Обоих канак хорошо знал в лицо.
— Тебя зовут Кеуа-Меолани-Кото? — спросил канака полицмейстер.
— Да, — отвечал канак.
— Это ты свез на берег с «Игля» в своей лодке девочку и негритянку?
— Я, — снова подтвердил канак.
— Говори всю правду, а не то я прикажу отодрать тебя бамбуками! — крикнул капитан Хикс.
— Да, я, — спокойно отвечал Кеуа, — но с ними был еще молодой человек, который и нанял меня с парохода.
— Где они? — подходя вплотную к канаку, спросил капитан.
— А я почем знаю? — пожимая плечами, спросил Кеуа.
— Не знаешь? — прохрипел полицмейстер и, размахнувшись, ударил его по лицу кулаком.
Удар был настолько силен, что Кеуа едва удержался на ногах, а из его ноздрей потекли две алые струйки крови. Канак и не думал защищаться. Он даже не заслонился рукой, когда капитан Хикс вторично на него размахнулся. Овладев собой, Кеуа гордо поднял голову. Лицо его приняло какой-то желтоватый оттенок, губы совершенно побелели, а глаза смотрели в упор на полицейского офицера.
Только густые брови канака были теперь сдвинуты.
Он молчал.
— Отвечай же, собака! — закричал капитан. — А не то я забью тебя до смерти.
— Если вы по закону имеете право, то бейте меня, но не забудьте, капитан Хикс, что я такой же американский гражданин, как и вы! — твердым голосом заявил канак.
— Смотрите, он еще рассуждает! — сказал полицмейстер. — Я тебя выучу, негодяй, что такое значит американское гражданство! Отвечай, куда ты девал отвезенных на берег ребят?
— Да разве я могу знать, куда девается каждый пассажир, которого я вожу на моей лодке? — спокойно ответил Кеуа. — Мое дело свезти их на пристань или на пароход, помочь выгрузить их багаж и получить свои деньги. Прочее меня не интересует, — добавил он.
— Кто же встречал этих пассажиров на пристани? — мягким тоном спросил доктор Браун.
— А кто их знает? — отвечал Кеуа. — Я даже багажа из лодки не выгружал. Пришли двое носильщиков и унесли вещи.
— Ты и носильщиков этих не знаешь в лицо? — спросил полицмейстер.
— Это были какие-то незнакомые мне люди, — отвечал канак.
— Приведите Сименса, — распорядился полицмейстер.
В комнату вошел небольшого роста человек с короткой бородой, в которой уже серебрилась седина.
— Вы знаете этого канака? — спросил вошедшего капитан.
— Как же не знать? — Кто же в порту не знает Кеуа-перевозчика? — отвечал тот. — У него лучшая моторная лодка на рейде, которую он сам построил. В нашем порту Кеуа считается…
Но полицмейстер его остановил.
— Об этом вас никто не спрашивает, — грубо заметил Сименсу полицмейстер.
— Так зачем же вы меня велели сюда привезти, если не хотите слушать, что я говорю? — сказал старик.
— Ну, вы лучше не рассуждайте, а отвечайте только на вопросы, — остановил его снова капитан Хикс.
— Уж не собираетесь ли вы и меня бить, как били этого канака? — ехидно улыбаясь, спросил Сименс. — Позвольте мне вас спросить, капитан, по какому праву меня привели сюда, как какого-то преступника? Я двадцать лет верой и правдой прослужил таможенным стражником в Гонолулу. Я не позволю так с собой обращаться, я буду жаловаться, — все более и более горячась, говорил Сименс.
— Можете жаловаться кому угодно, а у меня есть свидетели, что вы взяли у этих иностранцев деньги и помогли им скрыться.
— Я брал взятку от заведомых преступников? Да в своем ли вы уме, капитан! — закричал старик. — За такое оскорбление вы ответите! Я этого так не оставлю, я подам жалобу по начальству, — обиженно сказал он, вытирая кулаком навернувшиеся на глаза слезы.
Тут вмешался консул.
— Успокойтесь, Сименс, — сказал он. — Никто вас не хочет оскорбить. Правда, начальник полиции немного погорячился, но ведь это со всяким может случиться. Ведь он распутывает такое сложное дело. Скажите, вы ведь помогли грузить вещи детей на автомобиль? — спросил он.
— Да, я помогал, это мне не запрещается моим начальством. На моей обязанности проверять, есть ли таможенные марки на багаже прибывающих, — и только, — всхлипывая, отвечал старик.
— Кто же приехал на этом автомобиле? — допрашивал консул.
— Двое каких-то канаков, одетых по-европейски, и шофер, — отвечал Сименс, — а так как уже стемнело, то я их лиц не разглядел, — прибавил он.
— Ну, а номер автомобиля вы не заметили? — спросил доктор Браун.
— Нет, номера я не заметил, но хорошо помню, что он был на обычном месте. Без номера привратник не впустил бы за ворота, — отвечал старик.
— Куда же направился этот автомобиль из порта? — просил консул.
— Не знаю. Как только он тронулся, я пошел к своему дому. Я живу у самой пристани не больше, не меньше, как двадцать лет в одной и той же избушке, — сказал Сименс.
— Ну вот вам за беспокойство, — проговорил консул, давая старику пятидолларовую бумажку.
— Очень благодарен, — улыбаясь во весь рот, сказал Сименс, кладя привычном жестом деньги в карман.
— Вы свободны, — объявил старику полицмейстер.
«А все же англичане лучше наших барбосов американских чиновников, — рассуждал в уме Сименс, уходя из полицейского управления. — Ну, и выпью же я сегодня за здоровье мистера Чизика! Вот это так настоящий барин, не то, что наш капитан Хикс!»
Когда затворилась дверь за Сименсом, полицмейстер снова принялся допрашивать канака.
— Так ты действительно ничего не знаешь, или
