Кеуа молчал и вызывающе смотрел прямо в глаза полицмейстеру.
Тот сжал кулаки и сделал шаг к канаку.
— Оставьте его, мистер Хикс, — остановил американца английский консул.
— Послушайте, Кеуа, — сказал он, вот возьмите себе двадцать долларов. Это только для начала, — оговорился консул, — но если вы поможете нам найти детей, я вам обещаю дать пятьсот долларов. Согласны?
Кеуа презрительно улыбнулся и даже не взглянул на протянутые ему бумажки.
— Отдайте эти деньги начальнику полиции, спокойным голосом отвечал он, — быть может, тогда капитан Хикс будет вежливее обращаться с гражданами нашей республики, которые не родились такими же белокожими, как он. Мне ваших денег не нужно…
— Что! — заревел полицмейстер и, схватив валявшийся на столе стэк[5], готов был снова броситься на канака. Но на этот раз в глазах Кеуа было столько решимости, столько готовности к самозащите, что он не рискнул его ударить. Кроме того, в голове полицмейстера мелькнула мысль, что из-за этого канака, которого знали в Гонолулу как честного человека, может разыграться неприятная история.
— Пошел вон, негодяй! — топнув ногой, закричал он. — Да, смотри, не попадайся ко мне больше на глаза…
Кеуа повернулся и медленно направился к двери. Загораживавший ее полицейский отступил в сторону, дав канаку дорогу.
«Ну, и негодяй же этот Сименс, — подумал Кеуа. — Я сам видел, как он брал деньги от юноши после того, как просмотрел документы прибывших, а теперь от этой жирной свиньи, Чизика, не побрезгал принять подачку. Все они такие, наши чиновники! Ну, а с тобой, капитан Хикс, мы сведем счеты! Придет и наше время», — рассуждал про себя канак, удаляясь от здания полицейского управления.
X. В тайном убежище
Кеуа не пошел в свою хижину. Он сел в трамвай и доехал на нем до Наоанской долины, которая тянется на северо-восток от Гонолулу. Здесь он сошел с трамвая и направился по проселочной дороге. На пути ему попался ручеек.
Он освежил свое лицо, выпил несколько пригоршней воды и скрылся в густом пальмовом лесу. Около часу шел Кеуа и, наконец, забрался в такую чащу, через которую, казалось, уже невозможно было пробираться. Он остановился и, приложив к губам сложенную воронкой руку, издал крик дикой птицы. Через несколько мгновений откуда-то издалека ему ответил такой же крик. Канак свистнул и начал пробираться сквозь гущу кустов огромного папоротника. Наконец о» остановился возле старого хлебного дерева, ветви которого были сплошь увешаны круглыми, напоминающими собой большие зеленоватые апельсины, плодами с покрытой колючками кожей.
Он три раза ударил по древесному стволу этого гиганта. Легкий шорох послышался внутри дерева, и вдруг кусок коры его ствола отвалился, упав верхним концом на землю, при чем нижний оставался прикрепленным к стволу при помощи дверных петель.
Кеуа вошел в образовавшееся отверстие и потянул за конец болтавшейся веревки. Отвалившийся кусок коры медленно начал подниматься и принял свое первоначальное положение.
Откуда-то снизу виднелся свет.
— Кто дома? — спросил Кеуа.
— Это я, Роза, — отвечал голос снизу.
— А где Окалани? — спросил канак.
— Окалани в лесу. Он говорил, что ожидает вашего прихода, — отвечала негритянка.
— Да, я слышал его сигнал, — сказал канак.
С этими словами он спустился вниз по деревянной лестнице и очутился в довольно просторном подземелье.
Возле стола, накрытого белой скатертью, стояла негритянка, державшая в руке керосиновую лампу, которой освещала лестницу, пока спускался канак.
— Как дети будут рады видеть вас, Кеуа! — сказала она, поставив на стол лампу.
— Я тоже очень доволен, что мог, наконец, выбраться сюда; ну, а как они себя чувствуют? — спросил Кеуа.
— Очень хорошо. Загорели, окрепли и строго исполняют ваш наказ, — отвечала Роза.
— Вы говорите о кокосовом масле? — улыбаясь, спросил Кеуа.
— Ну да, — отвечала негритянка. — Каждое утро оба натирают все тело кокосовым маслом и в одних трусиках бегут через лес к морю, в ту самую бухточку, которую вы им показали.
— И каждый день они туда ходят? — спросил канак.
— Почти что ежедневно. Еще не начинает рассветать, Окалани отводит их к морю, а вечером приводит их домой, — продолжала негритянка. — Чего они только не нанесли сюда с морского берега! Смотрите, — указала она на угол, заваленный целой кучей раковин, обломков коралловых ветвей и множеством красивых камней.
— Значит, все пока в порядке, — сказал канак. — Вы только, Роза, с ними туда не ходите.
— Да что вы, Кеуа, разве я сошла с ума! — воскликнула негритянка. — Я и то все время дрожу при мысли, как бы их кто-нибудь не увидел и не донес. Окалани приносил нам газеты, мы читали о том, как нас разыскивают.
— Пусть себе ищут! Ни один дьявол не заглянет сюда, а, кроме меня, никто не знает той бухты, куда дети ходят купаться. Там они под охраной Окалани в полной безопасности, — отвечал Кеуа.
— А долго ли нам придется еще так мучиться? — спросила Роза.
— Нет, недолго. Вот как вернется из Японии Дик, так мы вас и спровадим, — отвечал канак.
— Куда же, в Японию? — поинтересовалась негритянка.
— А там видно будет. Разве в нашем положении можно заранее намечать себе маршрут? Вы должны быть готовы тронуться в путь каждый день, Роза, — отвечал канак.
— Ах, да что это такое? Ваша куртка, Кеуа, вся в крови! — вскричала негритянка.
— Пустяки. Это я, пролезая сквозь папоротник, наткнулся носом на обломанный стебель, ну, вот и пошла кровь, — сказал Кеуа.
— Снимите же скорее куртку, я вам замою пятна, а не то после их трудно отмывать, — предложила негритянка.
— Спасибо, Роза, лучше дайте мне чего-нибудь поесть. Я очень проголодался и устал, как собака, — сказал канак, — После я
посплю часа два. С рассветом мне надо ехать встречать пароход, прибывающий из Америки.
— Сейчас, сейчас, — засуетилась Роза. — Вот постель Нэлли, — указала она на лежавшую на полу груду листьев, бережно накрытых пледом, а вот это Петина кровать, она более жестка; он наложил себе прутьев и говорит, что это его пружинный матрац; ложитесь на любую.
— Ну, уж нет, я прилягу где-нибудь в углу на листьях, — отвечал Кеуа.
— Да ведь дети все равно не спят на этих кроватях, — сказала негритянка.
— А где же они спят? — с удивлением спросил канак.
— Там, наверху, на дереве, — смеясь, отвечала Роза. — Это Нэлли придумала.
