— И очень успешно, — заметил доктор.
XIX. Последняя ночь на берегу
В маленькой канакской деревушке, состоявшей из десятка покрытых травой и листьями домов, Петр, Нэлли и доктор Томсен остановились на ночевку.
Устроив своих спутников и пообедав, Дик и Окалани ушли куда-то по делу. По какому, — матрос не говорил.
Обедали путешественники в тени банановых кустов, где гостеприимная хозяйка-каначка накрыла для гостей стол.
Нэлли была в восторге от его сервировки. Вместо скатерти на столе были разложены огромные пальмовые листья. Стаканы заменяла скорлупа от кокосовых орехов, а тарелками служили листья различных растений; ни вилок, ни ножей, ни ложек не было.
Все, даже пой-кисель из тары, приходилось брать руками.
— Я вам советую попробовать этот напиток, — наливая в кокосовую скорлупу совершенно бесцветную жидкость, сказал доктор.
— Он удивительно вкусен, — отпивая глоток, заметил Петр.
— Точно вино из ананаса, — сказала Нэлли. — Да какое оно крепкое: так и ударило в нос!
— Это любимый напиток канаков. Он приготавливается из ананасового сока. В нем нет совсем алкоголя, а потому вы можете его пить, сколько хотите, — сказал доктор.
Хозяйка приносила все новые и новые фрукты.
— Не хотите ли жареной свинины? — спросила она. — Я ее приготавливала в земле. Это очень вкусное блюдо.
— Как это в земле? — спросила Нэлли.
— Вырывается яма, в нее наваливается жар, кладется кусок свинины, завернутый в листья, а яма закапывается. Через час жаркое готово, и его остается только откопать и кушать, — объяснила каначка.
Все заинтересовались этим блюдом. Хозяйка принесла кусок свинины, с виду похожий на небольшой закопченный камень. Она разрезала его большим ножом на мелкие кусочки и разложила на свежие листья фигового дерева.
— Ваша свинина очень вкусна, я никогда не ел ничего подобного, — сказал доктор.
— Это национальное блюдо канаков? — спросил Петр.
— Да, так жарили мясо канаки до прибытия европейцев на Гавайские острова, когда наши предки были еще людоедами, — улыбаясь, сказала хозяйка.
— А когда здесь впервые появились белые люди? — спросила Нэлли.
— Гавайские острова были открыты в 1777 году английским мореплавателем капитаном Куком. Однако, еще до него сюда приезжали испанские купцы, скупая у местных Жителей жемчуг и кораллы, — вмешался в разговор доктор.
— Несчастного Кука дикари-канаки убили и изжарили таким же образом, как эту свинину, — добавила хозяйка.
— А я все-таки предпочитаю вашей свинине таро, — сказал Петр, попробовав жаркое.
— Это тоже очень древний плод, — заметила каначка. — У меня свое таровое поле.
— Ах, как бы мне хотелось его осмотреть! — воскликнула Нэлли.
— После обеда я вас туда сведу. Это здесь рядом, — ответила хозяйка.
Хозяйка дома была уже пожилая вдова. Она хорошо владела английским языком, а потому ее гости могли с ней свободно объясняться.
Когда, сопровождаемые каначкой, Петр и Нэлли спустились к таровому полю, оно было совершенно залито водой, сквозь которую виднелись большие густо разросшиеся листья, державшиеся на коротких стебельках. По своему виду листья эти напоминали лопух.
— Таро может вызревать только в воде, — заметила каначка, — и вырастить его нелегко, так как таровое доле, как и рис и сахарный тростник, требует искусственного орошения. Если бы не Кока-Моко, то у нас не было бы этого вкусного таро, который вы так любите.
— Кто это Кока-Моко? — спросила Нэлли.
— Мой сын, — ответила каначка. — Он работает на сахарном заводе у Маккалэна. Сегодня он что-то замешкался. Обыкновенно в восемь часов он уже дома.
— А сколько лет вашему сыну? — спросил Петр.
— Шестнадцатый пошел. Он у меня единственная опора. Вот уж три года, как умер мой муж, и с тех пор Кока-Моко заменил его на заводе, отвечала каначка.
— Вы здешняя уроженка? — спросил доктор.
— Да, я здешняя, — ответила каначка. — Мои родители и родители моего мужа— крестьяне. Мы хорошо жили в свое время. Были у нас свои сахарные участки, скот и деньги. Я даже окончила школу в Гило. Но вот все больше и больше поселялось здесь плантаторов, и нам становилось все тяжелее и тяжелее.
— Почему? — спросил Петр.
— А потому, что обработка полей нам стала обходиться дороже, чем богатым американцам. У них имелись машины, а у нас их не было, — объяснила каначка. — А тут еще скупщики сахарного тростника, зажиточные канаки, сбивали на него цену. Они-то и наживались в то время, когда мы еле сводили концы с концами. Дело дошло до того, что мы уже не имели денег на обработку своих небольших плантаций. Наконец мой муж решил продать часть нашей земли. Пошел он к Маккалэну. «Зачем тебе продавать свой плантации? Я тебе помогу. Мы, американцы, пришли; сюда не для того, чтобы обирать крестьян, а, напротив, помочь им стать на ноги. Сколько тебе нужно денег?»— спросил он мужа. Взял муж деньги у плантатора и выдал расписку. Не понравилось это мне, а муж бранится. «Ничего ты не понимаешь, дура! Этот Маккалэн добрый и честный человек. Мы обязаны ему спасением от полного разорения».
На следующий год Маккалэн не только не потребовал от нас денег, а дал нам еще взаймы. Только впоследствии я узнала, что деньги: эти были даны уже не под простую расписку, а под залог всего нашего имущества.
Прошло три года, и мы очутились в кабале у этого паука. Муж потерял голову. Одних процентов набралось столько, что мы их за всю жизнь не были бы в состоянии заплатить.
Пришёл к нам Маккалэн. Осмотрел он нашу плантацию, да и говорит мужу: «Я добрый человек, и губить тебя не хочу. Иди ко мне работать на завод, а твои плантации я заберу вместо долга; вое равно они пойдут с торгов. Оставлю я тебе хижину с садом да таровое поле. Тебе этого хватит, года в три ты их у меня отработаешь», говорит.
— И вы согласились? — спросил Петр.
— А что же делать? Все равно наша земля и хижина пошли бы с торгов. Пришлось согласиться. Теперь хоть угол свой имеем мы с сыном, — отвечала она.
— Что же на самом деле мой Кока-Моко не идет? Уж не случилось ли чего на заводе? — проговорила хозяйка.
Ночью вернулись Дик, Окалани и Кока-Моко.
— Просыпайтесь, друзья, нам нельзя мешкать! — раздался голос Дика.
— В чем дело, что случилось? — с тревогой спросили Петр и Нэлли, вскакивая со своих постелей.
— Потом узнаете, собирайтесь скорее! А где же доктор? — спросил
