– Как кипяток.
– В таком случае вышло самое оно. Сахар у вас под рукой, капитан, рядом с водкой.
– Благодарю. Чашка кофе да трубка табаку – что может быть лучше после доброго ужина!
– Правда ваша, капитан, на всем свете ничего лучше не сыщешь. Особливо за приятной беседой – когда локти на столе, а под рукой штоф водки.
– Э-э, да ты у нас сибарит, любезный Дэникан?
– Право слово, капитан, чего ж тут скрывать. Ведь жизнь такая короткая!
– А после нас хоть трава не расти, верно?
– Истинная правда, капитан, ваше здоровье!
– И твое, милейший!
– Если позволите, капитан, вы еще долго пробудете здесь, я имею в виду – в Леогане?
– Честное слово, даже не знаю. Хотелось бы погостить еще какое-то время: уж больно мне тут у вас нравится. Но, к сожалению, сам знаешь: человек предполагает, а Бог располагает. В общем, мое пребывание здесь зависит от кое-каких обстоятельств, от меня не зависящих. Может, к примеру, статься так, что я и вовсе останусь здесь на веки вечные.
– Вы шутите, капитан!
– Никоим образом. Да ты сам посуди: ведь у меня назначен поединок на рассвете.
– У вас?!
– Ну да, бог ты мой, и как знать, может, меня убьют.
– Да будет вам! Вы слишком ловки для этого, капитан.
– Возможно, только случай ловчее. В поединке по-буканьерски почти всегда и все решает он.
– Что верно, то верно. Но позвольте узнать, с кем вы собираетесь драться?
– О, да пожалуйста! С одним новоявленным выскочкой – Олоне зовут, кажется.
– Слыхал я о нем. Говорят, малый не робкого десятка и, главное, сноровистый, как дьявол.
– У тебя глаз наметанный?
– О, я же сболтнул просто так.
– Чего уж там! Да мне без разницы. Ты ведь хорошо знаешь эти места, не так ли?
– Я-то? Думаю, да, капитан. Как-никак больше двадцати лет здесь живу.
– В таком случае это очень даже кстати. Знаешь, где находится Лощина?
– Я мясо там коптил четыре года кряду. Это в какой-нибудь паре лье отсюда, не больше.
– То есть час пути, ежели быстрым шагом?
– Да, где-то так, капитан.
– Можешь меня туда провести?
– Как скажете. Стало быть, там и будете драться?
– Да.
– На какое время назначен поединок?
– На восходе солнца.
– То есть на шесть часов – что ж, прекрасно. Значит, выйдем из дому в половине пятого и поспеем аккурат к сроку. Это все, что вам угодно, капитан?
– Еще одно: у меня нет «гелена», во всяком случае, с собой. А тащиться за ним на корабль не с руки, да и слишком долго.
– Правда ваша.
– У тебя-то наверняка имеется?
– Да уж, штук пять или шесть найдется, и все в отличном состоянии.
– Тогда вот что: куплю-ка, пожалуй, я у тебя один за сотню пиастров. А какой, сам выбирай – полагаюсь на тебя.
– Дам я вам такой, что спасибо скажете, капитан. А сверх того отсыплю десяток зарядов пороху да пуль.
– Ты славный малый, благодарю. А теперь давай-ка подобьем итоги.
– Время терпит, капитан.
– Прости, но уже поздно, и я не отказался бы соснуть хотя бы пару часов, чтобы завтра быть в форме. Так что давай покончим с делами прямо сейчас: перед самой дорогой надо будет думать о другом.
– Как вам угодно, капитан.
Босуэлл извлек из кармана штанов шелковый кошелек, сквозь сетчатый узор которого проблескивало золото, раскрыл его, отсыпал семь унций с изображением короля Испании и, передавая их буканьеру, сказал:
– Здесь сто двенадцать пиастров, то есть сотня за «гелен», который ты мне продаешь, и дюжина за беспокойство, которое я доставляю тебе, нанимая себе в проводники, ну и в знак признательности за ужин да прикрытие, которое мне от тебя еще понадобится.
– Эх, капитан, прямо не знаю, как вас и благодарить. Сказать по чести, это выше крыши.
– Бери-бери, старина, я не принимаю отказов.
Хозяин дома взял золото, засим убрал скатерть, принес капитану теплое шерстяное одеяло, в которое тот закутался, улегшись головой на мягкие подушки, и удалился, пожелав гостю доброго сна и пообещав разбудить его в условленный час.
Через пять минут Босуэлл уже спал, как выражаются испанцы, pierna suelta, или без задних ног, как говорим мы, французы.
Флибустьер уже давно привык к условиям жизни, полной приключений, ему вовсе не требовалось, чтобы его будили в назначенное время; ровно в четыре он открыл глаза, потянулся и отбросил одеяло, в которое был закутан.
В тот самый миг, когда он собрался подняться, у него вырвался невольный возглас изумления: в нескольких шагах от него на стуле сидела девушка в белых покровах, бледная и неподвижная, точно мраморная статуя, она глядела прямо на него.
Девушку Босуэлл признал сразу – его губы искривились в странной улыбке; но он тут же опомнился.
– Как ты здесь оказалась, Майская Фиалка? – вопросил он, силясь придать голосу как можно больше мягкости. – Неудивительно, что мне так хорошо спалось, – учтиво прибавил он.
– Да, капитан, – печально отвечала девушка, – говоришь ты красиво. И я действительно берегла твой сон, ибо душа твоя одержима бесом.
– Что такое ты говоришь, дитя? – в изумлении воскликнул он.
– Когда душа терзается, сон не бывает безмолвным.
– Что?
– Совесть твоя разговаривает; она серчает, когда сон смыкает твои веки и ты не в силах заставить ее молчать.
– Значит, ты хочешь сказать – я разговаривал во сне?
– Да, капитан.
– А ты давно здесь?
– Уже два часа.
– Выходит, я разговаривал во сне и ты все слышала?
– Да, все.
Наступила тишина. Босуэлл был бледен и сильно хмур; глаза его полыхнули огнем, когда он взглянул на девушку, которая сидела все так же, не шелохнувшись.
– Я не подсматривала за тобой, покуда ты спал, капитан, – просто отвечала она. – Но ты кричал так громко, словно пребывал во власти дикого ужаса, и я испугалась, уж не случилось ли что с тобой. Я встала и прибежала к тебе, даже не сознавая, что делаю. Хотела позвать отца, а когда подошла к тебе, сразу поняла – ты спишь. Вот я и осталась.
– И что же ты подумала, когда услыхала, как я разговариваю, а вернее, кричу?
