Эта игра не может соперничать с ландскнехтом или крепсом[554], но зато совсем не разорительна.
Звания Сфинкса удостоили слово род[555]. Каждый из играющих поклялся сбить вас с толку.
В грамматике род бывает мужской или женский.
В истории род бывает знаменитый, прославленный ратными подвигами, как сказал бы последователь Делиля[556], или безвестный.
В свете род бывает знатный или незнатный.
У естествоиспытателей род делится на виды.
У литераторов род делится на прозаический и стихотворный.
Ради вас, человека острого ума, Сфинкс пускается на все ухищрения кокетства, он распускает и складывает крылья, показывает вам львиные лапы, женскую грудь, конский круп и умное лицо; потрясает священными лентами, садится на землю и взмывает в воздух, уходит и возвращается, метет землю своим страшным хвостом; выпускает когти и прячет их; улыбается, трепещет, шепчет; бросает взгляды то шаловливого ребенка, то степенной матроны; но главное, он все время вас дразнит.
– Я люблю, когда он королевский.
– А я, когда женский.
– А я, когда звериный.
– А я, когда старинный.
– А я, когда лирический.
– А я, когда священный.
– А каким его любите вы? – осведомляетесь вы у вашей жены.
– Я люблю, когда он алый.
Ответ вашей жены загадочен, он заставляет вас скитаться по безбрежным просторам вселенной, где ум, ослепленный богатством Творения, не может ни на чем остановить свой выбор.
– Где вы это встречаете?
– В книге.
– В гостиной.
– В зверинце.
– В хартии.
– В учебнике.
– В контракте.
Последней отвечает ваша жена: «В своей постели».
Вы были уже близки к цели, но ответ вашей жены снова сбивает вас с толку; вы в тупике, ведь ничего непристойного госпожа Дешар загадать бы не позволила.
– А зачем тебе это нужно? – спрашиваете вы у своей жены, после того как все остальные уже дали ответы, погрузившие вас в пучину лингвистических предположений.
– Для счастья, – говорит она.
Ответ этот потрясает всех присутствующих, и вас в первую очередь; вы пытаетесь все-таки разгадать, в чем тут дело.
Вы думаете о бутылке с горячей водой, которую ваша жена кладет к ногам в большие холода,
Проще говоря, о грелке,
О чепце вашей жены,
О ее носовом платке,
О бумаге для ее папильоток,
О кайме ее ночной рубашки,
О ее вышивке,
О ее кофте,
О вашем ночном платке,
О подушке,
О ночном столике, на котором вы ничего подходящего не находите.
Самое великое удовольствие для отвечающих заключается в том, чтобы сбить своего Эдипа с толку, и каждый ответ они сопровождают громким хохотом, поэтому люди незаурядные, видя, что ни одна их догадка не подходит ко всем определениям, предпочитают признать себя побежденными. По правилам этой невинной игры вы обязаны оставить фант и возвратиться в гостиную; но вы до такой степени заинтригованы ответами вашей жены, что сразу спрашиваете отгадку.
– Род, – кричит вам одна из девочек.
Вы понимаете все, кроме ответов вашей жены; она играла не по правилам.
Вы не одиноки; ни госпожа Дешар, ни другие гостьи – никто ничего не понял.
Она сплутовала.
Вы негодуете; маленькие девочки и молодые женщины ропщут. Все ломают голову, все умирают от любопытства. Вы желаете объяснения, и все разделяют ваше желание.
– Что ты имела в виду, милая? – осведомляетесь вы у Каролины.
– Как что? рот!
Госпожа Дешар поджимает губы и выказывает величайшее недовольство; молодые женщины краснеют и смотрят в пол; маленькие девочки округляют глаза, толкают друг друга в бок и навостряют уши.
Вы стоите как громом пораженный; с вами, кажется, происходит то же, что произошло с женой Лота, когда Господь решил избавить праведника от ее общества.
Перед вами открываются адские перспективы: свет для вас закрыт. Но и оставаться дома в обстановке этой торжествующей глупости невозможно; это сущая каторга.
АксиомаМоральные терзания настолько же мучительнее физических, насколько душа стоит выше тела.
Вы отказываетесь от надежды просветить вашу жену.
Каролина – другой Навуходоносор; тот превратился из твари с львиной гривой в грозного царя в пурпурных одеждах[557]; подобная участь ожидает и Каролину: куколка сделается бабочкой.
Заботливость молодой жены
В число пленительных услад, какие дарит холостяцкая жизнь, всякий мужчина включает право просыпаться, когда захочет. Грезы, сопровождающие пробуждение, вознаграждают за печали, сопутствующие отходу ко сну. Холостяк ворочается в постели; он может зевать так, как будто здесь кого-то убивают, может кричать так, как будто здесь кого-то ублажают.
Он может нарушить вчерашние клятвы, может забыть огонь в камине и свечу в подсвечнике, может заснуть, презрев неотложные труды;
может осыпать проклятиями начищенные сапоги, которые тянут к нему черные уста и топорщат ушки;
может не видеть, как блестят в лучах солнца, пробивающихся сквозь занавески, стальные сапожные крючки;
может пренебрегать звучными требованиями упрямых каминных часов;
может забиваться поглубже под одеяло, говоря себе: «Вчера – да, вчера я был уверен, что должен встать пораньше, но сегодня я больше так не думаю. Вчера глупец, а сегодня мудрец, вчера был вечер, а сегодня – утро; недаром ведь говорят, что утро вечера мудренее… Конечно, я должен был пойти, должен был сделать, я обещал… Я подлец… но разве можно покинуть такую мягкую постель? У меня ступни взмокли, я, должно быть, заболел, мне повезло… Я хочу вновь увидеть свои несбыточные сновидения: босоногих женщин, крылатых ангелов, снисходительных красавиц. Я понял наконец, какой соли насыпать на хвост этой птице, которая всегда норовила улететь. Эта кокетка попалась в сети, я ее поймал…»
Слуга читает ваши газеты, распечатывает ваши письма и вас не беспокоит. А вы снова засыпаете, убаюкиваемый глухим шумом первых экипажей. Эти чудовищные, громыхающие, тяжелые повозки, груженные мясом, эти телеги с жестяным выменем, полным молока, производят адский шум и разбивают мостовую, но для вас их колеса обиты войлоком, вам они смутно напоминают оркестр Наполеона Мюзара[558]. Дом ваш дрожит и гнется, а вы почиваете, точно моряк под дуновением зефира.
И всем этим радостям вы кладете конец сами, когда сбрасываете с головы фуляр, скомкав его, точно салфетку после завтрака, но все еще не решаетесь оторвать от постели свое… скажем так: седалище. И сами укоряете себя, говоря что-нибудь суровое, вроде: «Черт подери! пора вставать. Кто рано встает, тому бог подает. Ты негодник, ты лентяй!»
Вы не торопитесь. Вы оглядываете свою спальню, собираетесь с мыслями. Наконец, вы вскакиваете с кровати
Решительно!
Отважно!
По своей собственной воле!
Вы идете к камину, смотрите на самые снисходительные из ваших часов и делитесь сами с собой следующими надеждами:
– Такой-то ленив, я его еще застану!
– Побегу быстро-быстро.
– Если он уже ушел, я его догоню.
– Он, верно, меня дождется.
– Всякий кредитор позволяет должнику опоздать на пятнадцать минут.
Вы яростно натягиваете сапоги, одеваетесь так стремительно, как будто боитесь, что вас застанут в неглиже, вы вкушаете все прелести спешки и осыпаете проклятиями собственные пуговицы; наконец вы выходите
